У нас недавно был доклад на кафедре по наркомании. Знаешь, сколько процентов молодых людей Костиного возраста употребляют наркотики?
– Даже знать не хочу. Мне завтра на работу и надо выспаться.
– Меня эта цифра просто шокировала. Он стал неуправляем. У нас нет возможности контролировать его все время. А там такая возможность есть. Давай закрутим гайки хотя бы до начала учебы. Потом он будет на моих глазах.
– Не знаю. Мне кажется, ты все преувеличиваешь: неужели в его возрасте ты не пробовал водку впервые? Даже я и то помню: как раз в семнадцать лет пошли с девчонками в лес, я у отца стащила бутылку «Егерской» и мы напились до чертиков. А если насчет наркотиков, то я все же думаю, что наш с тобой сын достаточно благоразумен, чтобы не глотать эту дрянь.
Александр Иванович вскочил, потом опять сел. Пауза затянулась. Наконец, он взлохматил волосы, встал и громко произнес:
– Хорошо! Не хотел тебя расстраивать, но видно, придется. Уж лучше ты расстроишься от моей истории, чем от того, что с сыном что-топроизойдет. Помнишь Казбека Магомедовича? Директора ресторана «Тринадцать с половиной»? Мы туда еще ходили в прошлом году с Григорянами?
– Ну.
– Мы же с ним теннис иногда играем. А он целую неделю уже в клуб не приходил. Я спросил: в чем дело, может, что случилось? А у него сыну семнадцать лет как раз, как Косте. Так убили его! Без всякого выкупа, божьим днем! Убили и голову отрезали, так и похоронили без головы! А ты говоришь!
– Господи, что ты такое говоришь! А кто же…
– Неизвестно кто! Палачи! Так их называют. Ищут, а у нас милиция известно как работает. Говорят, как раз – неонацисты. Он обратился в сыскное агентство «Бульдог», ну это, очень известное, денег заплатил какое-то чудовищное количество. И самое страшное, что это уже не первое убийство подростков! И никого пока не нашли, и неизвестно, сколько это еще продолжаться будет. И ведь он на чеченца не похож, он русый был. Как-то, говорят, по фамилии вычислили.
Галина Геннадьевна долго молчала. Она слышала подобные истории, но считала их необоснованными слухами и «утками» желтых газет. Так, значит, это все правда… Тем более фамилия на «евич» и сломанный нос «еврейской» горбинкой вносили сына в группу риска.
– Галя. Галя! Ты, я вижу, еще сомневаешься? Ну, тогда смотри. Обрати внимание, я не хотел говорить. Еще и ходил вокруг да около. Но если не понимаешь, не веришь мне – пожалуйста! Сама, так скажем, напросилась! Я сегодня утром обнаружил в почтовом ящике вот эту гадость, – он вытащил из кармана халата свернутую вчетверо бумажку. Когда Галина Геннадьевна ее развернула, то вздрогнула. На листочке не было ничего кроме печати – оттиска сделанного синими чернилами. Это была свастика сантиметров семи в диаметре, испещренная непонятными значками.
– Что это?
– Насколько я понял, секта этих убийц, своим жертвам выжигает клеймо. Вот это же самое, в виде свастики. Я не знаю, случайно ли они это нам подбросили, или нарочно, или вообще не Палачи, а так, скинхеды маленькие балуются, но факт остается фактом. В милицию я сообщать не буду – как бы хуже не вышло. Я думаю, под Лугой его никто не найдет.
– Тогда, конечно, ты прав. Давай, прямо завтра. Только Косте не нужно ничего про этих… Палачей говорить… Не помнишь, мясо еще осталось?
– Почти целый противень.
– Хорошо, я сейчас перекушу и пойду спать.
– Спокойной ночи, дорогая.
– Спокойной, спокойной.
А утро было кошмарным.
Когда Леха позвонил, Костя лежал у себя в комнате с огуречной маске на лице. После вчерашнего происшествия он очень плохо выглядел. Лицо было отекшее, от слез веки опухли и закрыли глаза, оставив только узенькие щелочки. На брюках обнаружилось грязное пятно: видно, в клетке для воров последний раз сидели давненько. Костя старался держать телефон на расстоянии от щеки, чтобы не испачкать его в маске.
– У меня полная труба. Я из комнаты не выхожу, жду, пока отец свалит. А ты?
– А я что? Меня водила привез, а я уже малек оклемался к тому времени, батяня открыл, дал мне пенделя и отправил спать. Круто вчера, а? Бабла просрали… Я вообще пустой домой вернулся. Лажа, короче, этот «Абсент», я за такой прайс могу в «Астории» целый месяц жрать.
– Ты пока дрых, машину разули, знаешь?
– Как! Вот я значит, вырубился… Что сняли?
– Все! Что снимается.
– Прости, братан. Если б я был трезвый, я б не допустил. Что предки?
– Говорю, боюсь из комнаты выходить. Меня вчера пока не трогали. Жду казни. А куда, кстати, бабы смылись?
– Смылись, и слава богу! А то тебе к похмелюге добавился бы еще и трипачок. Я вот думаю, не они ли у меня бабки сперли? Что-тоочень уж дорогой клуб получается.
– Ты что. Мы же им, вроде понравились. А выжрали мы в клубе сколько, вспомни!
– Думаешь?
– Уверен.
– Ладно. А что, сегодня куда пойдем?
– Блин, я сегодня, наверное, не смогу.
– А че?
– Ну че-че, с предками разборки, нужно хоть некоторое время побыть хорошим мальчиком!
– Ну, как знаешь. Если прорвешься – труби по мобиле. Я, наверное, тогда сегодня по Неве покатаюсь. Давай. И не пуха тебе!
– К черту, до связи.
Александр Иванович ночью пообещал жене дождаться ее возвращения с работы, чтобы начать воспитательную работу с сыном, хотя руки у него чесались еще с утра. Он несколько раз заглядывал к Косте, высокомерно и язвительно отпускал какие-то замечания. Костя начал готовиться к экзаменам, но был не в силах сосредоточиться ни на чем, кроме мыслей о предстоящей взбучке. Стал приходить настоящий ужас от предощущения того, чем все это может закончиться. Начал вспоминаться сюжет вчерашнего вечера, и мог только сжиматься от стыда и страха в ответ на каждую всплывавшую в его памяти деталь.
Комната была покинута только в ответ на мамино приглашение к ужину. Косте кусок в горло не лез и поэтому он вяло катал горочек вилкой по фарфоровой тарелке. После ужина и чая отец пришел в более благодушное расположение духа, и Костя мысленно поблагодарил мать за мудрость.
– Константин. Я не буду читать тебе мораль. Ты достаточно взрослый для того, чтобы осознать всю низость твоего вчерашнего падения. Всю глубину унижений, через которые ты заставил пройти нас, твоих родителей. Я уже не поднимаю вопрос о материальных убытках, которые ты нанес семье.
Костя опускал голову все ниже, рискуя испачкать кончик носа горчицей. Отец говорил вдохновенно, как будто произносил хорошо выученную лекцию с кафедры.
– Поэтому, Константин, мы не можем больше тебе доверять. Поскольку мы не в состоянии обеспечить за тобой достаточное наблюдение – знаешь ли, мы занятые люди – а на тебя самого положиться тоже не представляется возможным, – мы решили отправить тебя под Лугу, к дедушке.
– Зачем? – Костя надеялся на неприятную процедуру выслушивания нотаций
