Селяне вздохнули свободно. А тут — на тебе! Такая стая с Большой земли. И возле Заповедного леса шнырять начали.
— Там две семьи: в одной трое, в другой двое молодых. Молодые где-то возле Быстрой обосновались. Они пока боятся нападать на дозор, но следят постоянно. Надо бы облаву устроить, троица уже два раза на дозоры нападала.
Стоян молча кивнул. Больше мы не разговаривали.
Останки обоза нашли часа через четыре. Не дошел обоз до заставы всего один неполный дневной переход. Резали их, видимо, сонных во время последней ночевки. Об этом говорили мечи в ножнах и луки со спущенной тетивой. Никто ничего, наверное, и не успел понять. Мешки были разорваны в клочья. Зерно и мука рассыпаны и втоптаны в землю — вот пир для птичек и мелкой лесной живности. А уж что осталось от людей… лучше не вспоминать! Меня кошмары редко мучают, но если случаются, то с тех пор всегда вижу этот растерзанный обоз.
От потрясений у меня обостряются магические способности. В обычное время даже мелкая волшба удается с трудом, а сил забирает уйму. Зато в случае опасности все получается легко, как бы само собой. И чем дальше, тем лучше, уставать стала меньше. Должно быть, так предусмотрено Великими Кедрами, чтобы не возникало соблазна использовать магию в личных шкурных интересах. Магия в ответ на магию, магия в ответ на опасность — это, вер но, и есть третий дар Кедров.
Сейчас я не чувствовала никакой опасности. То есть абсолютно! Даже легкой тени, даже легкого шороха, а не то, что звона колокольчика:
— Больше там нет никого, кто мог бы нам угрожать. Пусто с этой стороны.
— Ты уверена? — спросил Стоян.
— Да.
— Откуда они здесь взялись? На Большой земле эту нечисть повывели, так, один-два когда объявятся. Но чтобы стая в два десятка собралась — невиданное дело! А мимо нашей за ставы они проскочить не могли. Что там, на Большой земле, происходит?
— Да и обоз-то в четыре телеги, а нагружен так, что и на две маловато будет, — многозначительно сказал Рысь.
— Вот и я думаю о том же. — Стоян мрачнел с каждой минутой.
— Ребята, — мне от догадки даже худо стало, — выходит, обоз этот специально на убой послан был?
Мужики молчали, но и так понятно, о чем они сейчас думают.
— Крепко за тобой охотятся, Тата. Что же им от тебя надо-то? — Рысь даже кулаки сжал и оглянулся, как будто мои похитители за кустами сидят.
— А если им надо гарнизон убрать, чтобы дорогу открыть, а я им просто мешаю? Тогда не только я мишень, а и вы?
Стоян с Рысем переглянулись. Похоже, я озвучила то, о чем они и помыслить боялись. Это же означало прямую измену. Измену на очень высоком уровне. Говорить об этом вслух было опасно. Но голову над этим поломать стоило.
Догадки наши подтвердил Водяной, когда мы уже потемну возвращались на заставу. У берега торчала знакомая лохматая кочка — Водяной ждал нас. Призывно помахал лапкой, а когда мы подъехали и спешились с коней, степенно нас приветствовал. Да, скоро же от веч ной неприязни и недоверия они здесь перешли [к почтительному добрососедству.
— Я шегодня ш кикиморами бешедовал, — перешел Водяной сразу к делу. — Они, хоть и жлюки, да оборотней и коряжье племя ненавидят люто. Так што верить им можно. Щереж ихние болота ни те, ни другие не проходили. Пришли они вше иж ваших ишконных жемель. Оборотни шли жа обожем от шамого нащала пути, жжади шли, иж виду не теряли. А напали на пошледней штоянке нощью. Кикиморы шами видели вше, как было. А потом оборотни переоделишь и пошли на жаштаву. Поняли, в щем дело?
— Поняли. Спасибо тебе.
— Не жа што. И ешо вот што, в дожоры вам бы лущше пока не ходить. Кикиморы намекали, што какое-то новое бушило появилошь. Шибко лютует, кикиморы боятша.
Мы тогда и не знали, что очень скоро нам придется с этим лютым бучилом столкнуться.
Бучило, как явление, заслуживает отдельного рассказа. Перво-наперво никто не знал, что это такое, даже Нана и Яська. Скорее всего, это чудище создал какой-нибудь совсем уж свихнувшийся маг. Возникало это бучило где угодно. А как и по какой причине — никому не ведомо. Выглядело оно как безобидная зелененькая полянка, а стоило на нее кому-то ступить — проваливался с головой, и уже безвозвратно. Потому и прозвали это чудовище бучилом. Жрало оно все подряд и почти мгновенно.
Средство против бучила обнаружили случайно, когда кто-то из воинов с досады воткнул в него осиновую жердь. Жердью бучило вроде как подавилось, а потом быстро зачахло, скукожилось и с жутким воем издохло. Нет, прикинь, жрало всех молчком, а издыхало с озвучкой! На земле после бучила остается шрам, примерно как у человека после чирья. Небольшая отметина бурого цвета, которая потом долго не зарастает травой. Бучило, видимо, обладало каким-то разумом, потому что появлялось в стороне от людей, где-нибудь в чаще, и охотилось на зверье. Люди были случайной добычей. Вот и не обратили тогда особого внимания на предупреждение Водяного. А зря, как оказалось!
А пока все шло своим чередом. Назавтра горел скорбный погребальный костер. Мне было трудно удержать слезы. Но здесь на похоронах не плачут, здесь поют особые песни. Песни торжественные, совсем не скорбные. Но я не могла отказаться от своих земных обычаев и положила у костра цветы. И Добродю приносила, и этим мужикам, кого и по имени-то не всех помнила. Похоже, я никого не оскорбила этим.
А потом я опять занималась ранеными. Двоим стало заметно лучше, а вот третий пока был плох. Ему волколак чуть руку не отгрыз. А я не Нана — с того света возвращать не умею. Ох, что-то долго они не возвращаются. Срок, Наной назначенный, уже прошел, а их все нет. Я молилась всем богам, обращалась с мольбой к Кедрам, чтобы ничего не случилось с Наной и Яськой. И ждала их, чутко прислушиваясь, не прозвучит ли отголосок мысленного зова моих добрых нянек — Наны и Яськи. Ждала и ночью, и днем, самой себе удивляясь, что успела так привязаться к ним. Как же мне их не хватало!
Я с дозором встречал караван степичей. Пока дошли до заставы, пока предварительный до смотр шел, я весь извелся. Хотелось Татке караван показать. Ей же все у нас интересно, а караваны она еще не видела. Да, если честно, хотелось сестрой похвастаться! Караванщики знакомые — много лет уже ходят, по именам друг друга знаем. Представлял, как покажу свою сестрицу- красавицу. Вот удивятся!
Короче, едва дождался, пока освобожусь. Помчался в крепость, а Татка как сквозь землю провалилась. Потом кто-то сказал, что они с Рысем долго разговаривали. Я к Рысю. Думаю, поди чего-нибудь ей наговорил, обидел сестрицу, а ну как она уйдет куда-нибудь! Ой, чего только в голову не пришло, пока Рыся нашел. Спрашиваю у него: «Где Тата?» А сам готов уже в драку лезть, так себя накрутил. А Рысь такой сумрачный, задумчивый, посмотрел на меня и говорит:
— На озере твоя Тата. С Водяным и русалками дружбу свела. Цветы для них сейчас сажает… А русалки — ничего, красивые.
— Как с русалками?! Да разве ж можно!
— Ага, я тоже так думал. А оказывается — можно. Твоей ненормальной сестрице все можно… Она тоже красивая…
Посмотрел я на Рыся. Не похоже, что издевается. Странный он сегодня какой-то. И бегом на озеро. А Татка уже навстречу идет. Улыбается мне так светло, что сразу на душе покойно стало и тепло как-то. Она ведь и вправду с озерными жителями дружбу свела. Меня обещала познакомить. Ну я ей говорю, что караван пришел — бежим скорее. А она вдруг чего-то испугалась. Надо, мол, в мужскую одежду переодеться, нельзя мне в таком виде показываться. Смешно, почитай два месяца так перед всем гарнизоном ходит, и ничего. А тут… Я тогда не думал даже, что у Таты дар есть — опасность чуять.
Ну мы ей одежку подобрали, да так, чтобы не разобрать было, что женщина переодетая, Да чтобы волос не видно. Она же темная, а мы на заставе, кроме Рыся и Наны, все русые. Татка бы и глаза готова чем-нибудь закрыть только чем их закроешь? В общем, пришли мы на гостевое поле, когда караван уже на ночевку устраивался. Тата близко к повозкам подходить не стала, издали все рассматривала. Эх, сорвалось у меня — сестрицей похвалиться! Если бы я знал, хвастун несчастный, чем это могло закончиться!
С торговыми караванами в Град часто разные бродячие лицедеи и певцы приезжали. У нас, полесичей, любили артистов, вот они и старались в Полесовье добраться. На последние деньги в караване место покупали, кормились тем, что в дороге выступали в караван-сараях да на постоялых дворах. Вот и с этим караваном приехал певец, уж больно хвалил его караванщик. А вечером на гостевом дворе он представление устроил. Стоян всегда часть гарнизона отпускает на гостевой двор, а другие со стены смотрят, коли охота.
Вот и нынче так же было. Тату я уговорил во двор пойти, к костру. С нами Рысь пошел. Пристроились мы позади своих втроем. Тата какая-то встревоженная была, и мы с Рысем, на нее глядя, что-то неуютно себя почувствовали. А тут и певец от повозок выплыл. Иначе и не скажешь! Идет, как князь, важный, величие свое расплескать боится. А разодет, точно наложница в гареме у богатого купца! Даже ожерелье из самоцветных камней на груди сияет. Татка, чтобы не расхохотаться, полплаща, наверное, себе в рот запихала. И мы с Рысем тоже едва не рассмеялись и над певцом этим, и над Таткой.
Но пел он здорово! Я такого еще не слышал! За это пение я ему и наряд его женский, и чванство простил. Долго его слушали. И пел он здорово, и песни у него хорошие были. А потом запел он о дороге, по которой всю жизнь человек идет — от рождения и до смерти. Сижу я — слушаю, и вся моя жизнь передо мной проходит. И не заметил даже, как уснул. Да и все у костра уснули, потому что чары на ту песню были наложены. Только Нана успела те чары учуять, да Тата
