большому-то счету совершенно достаточной причиной всех и всяческих революций
является наличие людей, желающих их совершить. А удается им это в зависимости от
ситуации: наличия подходящего момента, степени решимости власти к сопротивлению
и её к тому возможностей. Вот причины создания такого положения, при котором,
условно говоря, «толпу не разгоняют» и есть причины революции.
Революции (когда имеет место принципиальная смена власти или государственности,
что у нас и произошло) не бывают результатом верхушечного заговора или
переворота (это совсем другой «жанр»: люди, имеющие возможность совершить
дворцовый переворот, не имеют нужды выводить на улицу сотню тысяч человек и
разнуздывать стихию с риском в ней же утонуть). «Российская революция» (этапами
которой были 1905 год, февраль и октябрь 1917-го) была закономерным итогом
многолетней борьбы революционного движения (создания разветвленной сети ячеек,
пропаганды в той среде, которая должна была играть роль ударной силы и т.д. и
т.п.) на пути к своей цели. То есть с этой-то стороной все ясно. Вопрос, почему
получилось и получилось в 1917-м, а не в 1905-м.
Были ли в империи серьезные проблемы внутреннего характера? Разумеется, были: и
не доведенная до конца столыпинская аграрная реформа, и низкая степень
самосознания и крайне слабая консолидированность предпринимательской среды, и
отсутствие государственнического «политического класса», и непомерные претензии
«общественности» к власти. Но наличие проблем такого рода может в дальнейшем
влиять на развитие событий, но сам политический акт «свержения власти» никогда
не обусловливает. Значение аграрного вопроса, кстати, неимоверно преувеличено
(вопреки распространенному заблуждению, он и в Гражданской войне не имел
приписываемого ему значения), да и вообще в деревне революции не делаются.
Какого-то «ухудшения положения трудящихся», постоянно прогрессировавшего и
достигшего апогея к 1917 г., не наблюдалось; напротив, совершенно очевидно, что
на протяжении предшествующих десятилетий жизненный уровень всех слоев населения
постоянно возрастал, а не падал.
В самом «событии» решающее значение сыграл, конечно фактор войны, но не в том
смысле, как его обычно трактуют («усталость от войны», «непонимание целей» и
т.д.): в 1905 г. «усталости» вообще не было, а революция была, цели в 1914-м
были не более ясны (или не ясны), чем в 1917-м, а проблемы это не составляло. А
уж насчет каких-то неимоверных «тягот» и того, что «царизм проиграл войну»...
«Царизм» войны не проигрывал. К февралю 1917 г. русский фронт был совершенно
благополучен, дела на нём обстояли никак не хуже, чем на западе и не
существовало ни малейших оснований ни чисто военного, ни экономического порядка
к тому, чтобы Россия не продержалась бы до конца войны (тем более, что не будь
Россия выведена из войны, война бы кончилась гораздо раньше). Русская
промышленность, разумеется, имела худшие шансы быстро приспособиться к войне,
чем германская, но к лету 1916 г. кризис был преодолен, от снарядного голода не
осталось и следа, войска были полностью обеспечены вооружением и в дальнейшем
его недостатка не ощущалось (его запасов ещё и большевикам на всю Гражданскую
войну хватило).
В ту войну противнику не отдавали полстраны, как в 1941–1942 гг., неприятельские
войска вообще не проникали в Россию дальше приграничных губерний. Даже после
тяжелого отступления 1915 г. фронт никогда не находился восточнее Пинска и
Барановичей и не внушал ни малейших опасений в смысле прорыва противника к
жизненно важным центрам страны (тогда как на западе фронт все ещё находился в
опасной близости к Парижу). Даже к октябрю 1917 г. если на севере фронт проходил
по российской территории, то на юге — по территории противника (а в Закавказье —
так и вовсе в глубине турецкой территории). В той войне русские генералы не
заваливали врага, как сталинские маршалы 30 лет спустя, трупами своих солдат.
Боевые потери русской армии убитыми в боях (по разным оценкам от 775 до 908 тыс.
чел.) соответствовали таковым потерям Центрального блока как 1:1 (Германия
потеряла на русском фронте примерно 300 тыс. чел., Австро-Венгрия — 450 и Турция
— примерно 150 тыс.). Россия вела войну с гораздо меньшим напряжением сил, чем
её противники и союзники.
Пресловутые тяготы войны — вещь весьма относительная. Выставив наиболее
многочисленную армию из воевавших государств, Россия, в отличие от них не
испытывала проблем с людскими ресурсами. Напротив, численность призванных была
избыточной и лишь увеличивала санитарные потери (кроме того, огромные запасные
части, состоявшие из оторванных от семей лиц зрелого возраста служили
благоприятной средой для революционной агитации). Даже с учетом значительных
санитарных потерь и умерших в плену общие потери были для России несравненно
менее чувствительны, чем для других стран (заметим, что основная масса потерь от
болезней пришлась как раз на время революционной смуты и вызванного ей
постепенного развала фронта: среднемесячное число эвакуированных больных
составляло в 1914 г. менее 17 тыс., в 1915 — чуть более 35, в 1916 — 52,5, а в
1917 г. — 146 тыс. чел.) общие потери были для России гораздо менее
чувствительны, чем для других стран.
Доля мобилизованных в России была наименьшей — всего лишь 39% от всех мужчин в
возрасте 15–49 лет, тогда как в Германии — 81%, в Австро-Венгрии — 74, во
Франции — 79, Англии — 50, Италии — 72. При этом на каждую тысячу мобилизованных
у России приходилось убитых и умерших 115, тогда как у Германии — 154, Австрии —
122, Франции — 168, Англии — 125 и т.д.), на каждую тысячу мужчин в возрасте
15–49 лет Россия потеряла 45 чел., Германия — 125, Австрия — 90, Франция — 133,
Англия — 62; наконец, на каждую тысячу всех жителей Россия потеряла 11 чел.,
Германия — 31, Австрия — 18, Франция — 34, Англия — 16. Добавим ещё, что едва ли
не единственная из воевавших стран, Россия не испытывала никаких проблем с
продовольствием. Германский немыслимого состава «военный хлеб» образца 1917 г. в
России и присниться бы никому не мог.
При таких условиях разговоры о стихийном «недовольстве народа» тяготами войны и
«объективных предпосылках» развала выглядят по меньшей мере странно: в любой
другой стране их должно бы быть в несколько раз больше, а население России не
самое избалованное в Европе. Так что при нормальных политических условиях вопрос
о том, чтобы «продержаться» даже не стоял бы. Напротив, на 1917 г. русское
командование планировало решительные наступательные операции. Но, как известно,
именно такое течение событий не устраивало тех, кто с победоносным окончанием
войны терял практически всякие шансы на успех.
Значение фактора войны состояло в том, не случись этого тогда, российская
государственность и «ancien regime» имели шанс вовсе избежать гибели. В
принципе, повторилось все то, что имело место двенадцатью годами раньше, только
вместо малой войны за далекой восточной окраиной наличествовал реальный фронт,
требующий полного напряжения сил, который нельзя было бросить. И это решило
дело. Для всякого нормального патриотически настроенного человека того времени,
а тем более офицера иерархия ценностей строилась в такой последовательности (по
«убыванию»): российская государственность (как это шло от основателя империи: «и
так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру
врученное»), монархия, династия, конкретный монарх, а вовсе не наоборот (как это
