коем случае. У меня жуткий бардак. – Люка хохотнула, скинула норковую шубку и скрылась на кухне.
Катя прошла в знакомую комнату. Тяжелые портьеры были задернуты, в помещении царил полумрак. На накрытом на двоих овальном столе высился бронзовый подсвечник с зажженными свечами. Белоснежные тарелки Кузнецовского фарфора, вилки и ножи из фамильного серебра, бокалы из потускневшего хрусталя безжалостно мяли дивную льняную скатерть, отделанную по краям кружевом.
Неожиданно возникло ощущение перемещения в прошлое. Снова вспомнилась Фаечка Островская, фарфоровые куклы с отбитыми носами, старинные книги с фантастическими иллюстрациями.
«Интересно, когда Фаина Ильинична возвращается из отпуска?» – подумала Катя, и тут у нее в сумке зазвонил телефон.
– Где это ты шляешься? – послышался в трубке сердитый материн голос. – У тебя же сегодня выходной.
– Я, мам, в гостях.
– Ну конечно! Нет, чтобы отдохнуть, выспаться хорошенько. Что, у тебя дел нет никаких?
– Так я и отдыхаю. Я, между прочим, давно выросла и вправе распоряжаться своим досугом по собственному усмотрению.
– Ну, как знаешь... – обиженно протянула Елена Анатольевна. – Я просто хотела тебе сообщить, что Фаечка уже прилетела. Завтра мы с ней в обед встречаемся в нашей любимой кофейне. Если хочешь, присоединяйся. У тебя же к ней какие-то вопросы. Тайные, – ехидно добавила мать и, не попрощавшись, повесила трубку.
Катя пожала плечами и сунула телефон обратно в сумку.
– Катюш, не поможешь? – крикнула из кухни Ангелина.
– Конечно! – Катя с радостью откликнулась на зов.
Свет, заливающий большую кухню, по контрасту с полутемной столовой больно ударил по глазам. Катя на секунду даже ослепла.
– Держи. – Люка протянула ей фаянсовую плошку с салатом. Слизнула с пальцев капнувший соус, подхватила поднос с аппетитной индейкой, бутылку «Кампари» и простучала каблуками в столовую. – Вообще-то я здесь не живу, – сообщила Ангелина, когда с индейкой было покончено. Налила «Кампари», разбавила апельсиновым соком, бросила два кубика льда. Закурила и откинулась на спинку стула. – Это квартира родителей. Я сохранила ее в том виде, в каком она была при их жизни. Когда хочу пообщаться с ними, то приезжаю сюда и разговариваю, рассказываю, советуюсь... Я уверена, они меня слышат. Их души здесь, в этих стенах. – Люка вдруг улыбнулась. – Знаешь, я не хожу на кладбище. Не люблю. – Глубоко затянулась и яростно затушила окурок. Глаза ее странно блеснули. – Вот ты часто бываешь у мужа на могиле?
– Да, – растерянно ответила Катя.
– И что ты чувствуешь? – Люка закурила новую сигарету. Прищурилась.
– Трудно сказать... – Катя покачала головой. – Боль, горечь и в то же время облегчение. Словно прикоснулась к нему.
– Чушь, – фыркнула Ангелина.
– Почему чушь? – остолбенела Катя, поперхнувшись вином.
– Да потому что нет там ничего, в этой могиле. Все это пережитки язычества, никому не нужные символы. Наши мертвые с нами, они в наших сердцах, в наших телах, в наших домах. Верь мне, я знаю. Я умирала.
– Как это... умирала? – потрясенно пробормотала Катя.
Ангелина вновь наполнила бокал. Дым от сигареты подрагивал в неровном свете свечей.
– Помнишь, я обещала тебе свою историю? Слушай...
Святослав Юрьевич Ковальский, Люкин отец, всю свою жизнь прослужил в разведке. В 41-м, сразу после выпускного бала, добровольцем ушел на фронт, прошел всю войну без единого ранения. Повезло. Он вообще считал себя баловнем судьбы.
В 45-м познакомился с милой семнадцатилетней студенткой инженерно-строительного института. Через полгода женился и ни разу об этом не пожалел. Маргарита Ивановна, Ритатуся, оказалась ласковой и преданной супругой. Вскоре после свадьбы Святослава Ковальского отправили работать за границу, в Иран. Потом были Япония, Китай, Великобритания. Интересная, насыщенная жизнь. Музеи, театры, выставки.
Супруги обожали друг друга, единственное, что омрачало их безоблачный брак, – отсутствие детей. Ритатуся чудовищно страдала, ощущала себя неполноценной, впадала в депрессии, мучилась чувством вины. Святослав успокаивал жену, как мог, окружал любовью и заботой, задаривал подарками. Однажды он преподнес ей старинную вазу необычайной красоты. Из тончайшего китайского фарфора эпохи династии Мин. Так Ритатуся увлеклась коллекционированием антиквариата – все, что находилось сейчас в этом доме, было собрано ее руками. Она с головой окунулась в новое увлечение и на время забыла о собственных проблемах.
Жизнь текла себе и текла, заморские страны сменяли одна другую, а Маргарита Ивановна окончательно смирилась с тем, что детей у нее не будет никогда. Поэтому, когда перешагнувшая сорокалетний рубеж Ри- татуся вдруг стала плохо себя чувствовать, она подумала, что серьезно заболела. И конечно, испугалась, но не хотела расстраивать любимого мужа, упорно скрывала от него свое недомогание. К тому моменту семья Ковальских, объездив полмира, вернулась из загранкомандировки на родину, в Москву. Святославу Юрьевичу присвоили очередное звание – генерала и вручили ордер на отдельную трехкомнатную квартиру.
Все вроде было прекрасно, но Ритатусе становилось все хуже и хуже. Она не могла есть, ее постоянно тошнило, кружилась голова.
Как-то во время уборки она хлопнулась в обморок. Стирала пыль как раз с той самой вазы, положившей начало ее коллекции. Ритатуся упала, ваза выскользнула из рук и разбилась. Разлетелась на мельчайшие осколки. «Наверное, я умерла», – подумала Ритатуся и потеряла сознание.
– Вы, милочка, беременны. Поздравляю, – устало произнес пожилой доктор, моя руки под краном. – Срок приблизительно двадцать недель.
Появившаяся на свет в августе 1968 года крошечная девочка буквально перевернула жизнь Ковальских. Отныне все в их доме было подчинено желаниям младенца. Родители тряслись над своим чадом. Сколько Ангелина себя помнила, мама с папой всегда были рядом. Она росла в тепличных условиях, ее оберегали, словно какой-то диковинный цветок. Одета она была лучше всех в классе, первой получила в подарок кассетный магнитофон, всегда имела билеты на лучшие места на модные московские премьеры.
– В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, – с улыбкой рассказывала Люка, – я была абсолютно и безоговорочно счастлива. Я была убеждена, что весь мир у меня в кармане. Стоит мне чего-то захотеть, и это моментально будет исполнено, как по мановению волшебной палочки. Правда, я совершенно искренне считала себя избранной. У меня было все – любовь, верная подруга, я легко поступила в престижный МГИМО. Дальнейшее существование представлялось мне чередой бесконечных праздников.
Так вот, в тот августовский день 1986 года, когда Ангелине исполнилось восемнадцать лет, отец торжественно вручил ей конверт. В нем лежали три путевки на круиз по Черному морю на шикарном лайнере «Адмирал Нахимов».
– Господи! – ахнула Катя. – Неужели тот самый «Нахимов»?
– Именно, тот самый, – как-то равнодушно кивнула Ангелина. – Пароход отходил из Одесского порта 29 августа. Отец решил, что я вполне могу пропустить недельку занятий, учеба никуда от меня не убежит. Самое интересное, что мы опоздали на рейс в Одессу. Самолет улетел без нас. Теперь-то я уверена, что это был знак судьбы. – Ангелина закурила очередную сигарету. – А тогда ужасно расстроилась, еще бы, такой отдых сорвался! Если бы я знала, если бы только могла предположить... Но мой отец недаром дослужился до генерала. Мы вылетели в Новороссийск, и 31 августа спецкатер доставил нас на борт «Нахимова». Знаешь, помню все, до мельчайших подробностей, как будто это случилось вчера. Был чудный вечер, тепло, ни ветерка. Звезды огромные. Я таких звезд больше никогда нигде не видела. На палубе – толпа нарядных людей, громкая музыка, подсветка в бассейне. Я тогда еще не бывала за границей, и меня потряс этот кусочек капитализма, я глазела на все, разинув от изумления рот. Помню, отец, глядя на меня, посмеивался, он-то все это проходил не раз.
Мы переоделись и отправились в ресторан на ужин, а потом спустились в бар «Варна». На верхней
