умственно. Ростом и силой он теперь не уступал своему дяде Алессо. Ченчо овладел латынью, читал классиков, усердно занимался в университете, и Джордано предсказывал, что через два-три года появится новый магистр семи свободных искусств – Ченчо Альтовити. Ченчо краснел до корней волос.
Чтобы получить место преподавателя в университете, Джордано вынужден был открыть свое имя, предъявить диплом на ученую степень. Он быстро сошелся с несколькими свободомыслящими профессорами, вместе с ними выступал в диспутах. Особенно сблизился молодой ученый с Джакомо Забарелла.[188] В лекциях Забареллы было много такого, что совпадало со взглядами Бруно. Забарелла был материалистом, то есть считал, что природа не создана Богом. Забарелла признавал вечность материи и отвергал бессмертие души. Все в мире движется – и планеты, и звезды, и небо, в котором они находятся. Многие из положений Забареллы Бруно впоследствии использовал в своих философских трудах.
Трактат «Знамения времени» стал широко известен в Падуе. Первым получил в дар эту книгу Бенвеньято Маринетти, вторым – Джакомо Забарелла. Кроме того, Джордано преподнес экземпляры своего труда еще двум-трем друзьям из ученого мира.
Маринетти не отрывался от «Знамений времени» несколько дней и явился в комнату Бруно поздним вечером, когда Ченчо уже спал.
– Друг мой Джордано, – начал аббат, – я прочитал твою книгу, но лучше бы я никогда не держал ее в руках.
Бруно вопросительно взглянул на друга.
– Твое учение (я не могу иначе его назвать!) взволновало мою душу, лишило покоя. Куда уютнее было жить на неподвижной Земле, считать, что человек – венец творения, что сияющее Солнце, кроткая Луна, тысячи блестящих звезд – все это создано лишь для того, чтобы освещать наши дни и ночи. Коперник, и вслед за ним ты, – вы превратили Землю в песчинку, несущуюся в вихре вечного движения среди безмерной пустоты. И мне страшно… – Голос Маринетти понизился до шепота. – Как я могу теперь говорить своей пастве о рае и аде, о сонмах ангелов, реющих вокруг божьего престола, когда в мире нет места ни для рая, ни для ада, ни для господних чертогов в заоблачной вышине…
– Мне жаль тебя, – серьезно ответил Бруно, – но прозрение не дается без душевной муки.
Совсем иначе разговаривал с Джордано о его книге философ Забарелла. В «Знамениях времени» Забарелла нашел свои идеи, но не в виде догадок, а изложенные со всей силой убедительности. И Джакомо Забарелла начал публично восхвалять труд Бруно, разъясняя его огромное значение.
В университете нашлись профессора, которые яро отрицали самые основы нового миросозерцания, объявляли Бруно безбожником, заслуживающим жестоких кар.
Завязавшаяся полемика, в ходе которой Бруно громил своих противников, опровергая все их доводы, сделала книгу Джордано чрезвычайно популярной. У счастливых ее владельцев выпрашивали «Знамения» хотя бы на одну ночь. Когда товарищи Ченчо узнали, что у него имеются две рукописные копии книги, юноше пришлось выслушать немало горьких упреков за то, что он держит такое сокровище под спудом. По ночам в студенческих кельях скрипели перья: горячие поклонники учения Бруно переписывали «Знамения времени».
Состоятельные студенты ездили даже в Венецию – покупать книгу Бруно в книжной лавке Мануцио. Типограф собрался выпускать второе издание книги Бруно, так как первое, к удивлению Мануцио, почти все разошлось за несколько месяцев.
Но противники Бруно не дремали. Один из профессоров, считавший себя особым ревнителем веры, послал в Венецию донос, обвинив Бруно в печатном распространении еретических идей. Инквизиция забила тревогу. Нераспроданные экземпляры книги Бруно были конфискованы, а Мануцио получил строгий приказ не печатать больше это еретическое сочинение.
Донос благочестивого профессора имел и более широкие последствия. Инквизиторы всех итальянских государств представляли единое, крепко спаянное общество. Не имело значения, что Венеция была свободной республикой, в Неаполе хозяйничали испанцы, а Римом правил папа. Защитники святой веры повсюду действовали заодно.
Венецианские инквизиторы переслали донос профессора и книгу Бруно в Рим, и таким путем Хиль Ромеро снова напал на след Джордано, утерянный после бегства Бруно из Ноли.
Глава десятая
Право убежища
Утром апрельского дня 1578 года в дом Маринетти вбежал перепуганный Ченчо. Он ворвался в комнату, где разговаривали Бруно и Маринетти, и крикнул отчаянным голосом:
– Маэстро, Хиль Ромеро в Падуе! Я узнал его по черной повязке! Он идет сюда с отрядом сбиров. Я пробежал более короткой дорогой!
Маринетти приказал:
– Скорее! Не терять ни мгновения! В церковь!..
Ченчо ненадолго задержался, чтобы захватить кольчуги и оружие. Маринетти вздохнул с облегчением, когда за ним и его друзьями захлопнулась тяжелая церковная дверь. Бруно оказался в безопасности, потому что храм Санта-Джустина пользовался правом убежища.
Прошло несколько томительных минут, и раздались гулкие удары. Маринетти, взволнованный, но полный достоинства, показался в приоткрытой двери.
– Что вам здесь нужно? – спросил он, глядя в лицо Хилю Ромеро, которого узнал по описаниям друга.
За спиной испанца стоял, злобно ухмыляясь, бандит Кучильо, а дальше теснились сбиры. На площади начали появляться люди, заподозрившие неладное.
– Мессер настоятель, я требую выдачи еретика Джордано Бруно, скрывшегося здесь! Вот указ римской инквизиции о его задержании!
– Вам известно, что храм Санта-Джустина пользуется правом убежища?
– Оно не должно распространяться на богохульников! – яростно вскричал Ромеро.
– Христос брал под свое покровительство и праведных и грешных, – спокойно возразил аббат.
Ромеро повернулся к сбирам:
– Я приказываю войти в церковь и арестовать еретика!
Кучильо двинулся вперед, но его тотчас схватили за локти сбиры. Они боялись нарушить неприкосновенность Санта-Джустины. Хиль Ромеро бушевал, потрясал указом Рима, обещал большую награду, но сбиры не трогались с места. А толпа на площади росла, и настроение ее было воинственное. Раздавались угрозы по адресу Хиля и сбиров. Это заставляло стражу вести себя осторожно. Когда в своем неистовстве испанец неодобрительно отозвался о святой Джустине, офицер вежливо, но твердо заявил, что не может допустить оскорблений святыни. Падуанцы, запрудившие площадь и прижавшие сбиров к церковной стене, громкими одобрениями встретили эти слова. Хиль еле сдержал свой гнев.
– Синьор офицер, – сказал он, – я еду в Венецию за указом епископа, разрешающим нарушить неприкосновенность храма.
Офицер поклонился:
– Если вы привезете такой указ, мы будем обязаны ему подчиниться.
– До моего возвращения держите вокруг церкви надежную охрану, чтобы безбожник Бруно не мог скрыться.
– В таком случае на время вашего отсутствия в храме не должны производиться богослужения, иначе тот, кого вы ищете, покинет церковь с толпой молящихся, – сказал полицейский офицер.
Через час Ромеро вернулся с распоряжением местных церковных властей о временном прекращении служб в храме Санта-Джустина. Оставив Кучильо наблюдать за сбирами, Хиль Ромеро помчался в Венецию.
Бенвеньято Маринетти стоял в дверях бледный, но решительный. После того как ему доложили об отъезде испанца, Маринетти прошел к себе. Его не задержали. Ромеро разрешил впускать и выпускать клириков, но приказал зорко следить, чтобы не ускользнул Бруно. Кучильо описал часовым его приметы.
Маринетти вернулся с большим узлом. Кучильо преградил ему дорогу:
– Что здесь, мессер аббат?
