Верховного Главнокомандования! Сколь прихотливы зигзаги судьбы, вы не находите?
– Ну Федор Анатольевич! Какие зигзаги, время же дорого!
– М-м-м... – протянул граф, заложа руки за спину и покачиваясь на каблуках. – Н-да... Впрочем, ладно. Оставим предания давно минувших дней этой самой старине глубокой. Предлагаю следующий план: мы выбираемся на поверхность, связываемся с мадемуазелью Яной и Ильей Александровичем, ангажируем господина Громыко вкупе с каким-нибудь средством передвижения. Это получится быстрее, нежели ехать за моей вездеходной колесницей. Как вы считаете, Дмитрий Карлович?
– Хорошо считаю. Согласен! – донесся из туннеля голос молодого спутника Торлецкого. Митя уже бежал, подсвечивая себе фонарем. Он знал, что граф быстро нагонит его, а темнота не является помехой для удивительных зеленых глаз Федора Анатольевича.
Серый фольксвагеновский микроавтобус «Транспортер», ведомый уверенной рукой Громыко, плутал по запруженной машинами Москве. Садовое кольцо безнадежно стояло, крупные радиальные улицы тоже оказались забиты нервным гудящим автомобильным стадом. Начальник «Светлояра» крутил баранку и сквозь сигаретный дым материл весь белый свет, включая водителей, пешеходов, мэрию и правительство.
Громоздкий микроавтобус оказался единственной свободной машиной в гараже «Светлояра» – почти все подчиненные Громыко по указанию Патриархии выехали в Шереметьево-2 для обеспечения порядка во время торжественной встречи мощей святого Пантелеймона-целителя.
– Только трое нас в офисе и осталось – я, дежурный да охранник на входе! Мне эти официальные мероприятия вот где уже! У меня три кражи висят, а людей нет, – жаловался майор, с ходу вклинившись в большую пробку на Новинском бульваре. Пробка, впрочем, была движущейся, что несколько утешило Громыко. Но настроение ему, чувствовалось, испортили крепко.
– И ладно в все остальное по уму было! – распылялся майор. – А то херня прямо сегодня с утра началась. Включаю телевизор и слышу в новостях: ассоциация кофепродавцов России предлагает оплачивать детям школьные завтраки, но при условии, что дети будут каждое утро выпивать чашечку кофе! Ну, не суки? И, главное, говорят: мол, пьют же дети газировку, а она тоже не безвредная. Это ж до какого уровня цинизма нужно дойти, чтобы без зазрения совести попытаться посадить на легкий наркотик целое поколение! Детей! За жратву! Потребителей они себе растят, уроды. Не, ну что за время, а? Прямо не эпоха, а бесконечный праздник вселенской мрази...
Сыскари молчали, смотрели в окна. Илья рассеянно улыбался, но в диалог с разошедшимся Громыко благоразумно не вступал, хотя хотелось.
После короткого рассказа графа и Мити обо всем произошедшем на заброшенной станции «Имени 25- летия Октября» сыскари впали в азартное нетерпение. А когда Илья зачитал очень сумбурное послание от Вадима Завадского, пришедшее на электронный адрес Привалова буквально за несколько минут до того, как Торлецкий вызвал его из офиса, азарт сменился тревогой, если не сказать – страхом. Зловещий Троянда оказался связан с Великим Кругом, пусть и непонятно как, но связан! Ничего хорошего от такой связи ждать не приходилось.
И вот теперь «Транспортер» вез их навстречу пугающей неизвестности. Можно, можно было попросту отсидеться, не ввязываться, но сыскари даже не стали обсуждать это.
– Едем? – спросил Громыко, когда они собрались во дворе «Светлояра», и вместо ответа граф, Митя, Илья и Яна полезли в машину...
...Впереди, напротив американского посольства, показалась нестройная шеренга людей с плакатами. Потрепанные жизнью тетушки библиотекарского вида, худые патластые юноши маргинальной внешности, какие-то кликуши, городские сумасшедшие, парочка старичков в шляпах...
– О! – Громыко восторженно выматерился. – Ну и везет же сегодня на мудаков! Это ж надо было додуматься...
Вглядевшись в плакаты, Илья от неожиданности опешил. Он думал, что тут митинг в поддержку иракских партизан, или, в крайнем случае, акция протеста против вмешательства США в конфликт Грузии и Южной Осетии, но в действительности все оказалось иначе.
На отпечатанных типографским способом плакатах темнели удивительные лозунги: «Российские дети имеют право на сытую жизнь в США!», «Американские родители, мы с вами!» и даже: «Детдома – позор России!».
– Э-э-э, Николай Кузьмич, – граф Торлецкий приподнял свои темные очки и внимательно вгляделся в митингующих, – не объясните ли вы мне, что здесь происходит...
– Да на днях наши законодатели наконец-то ужесточили правила усыновления для иностранцев! – ответил Громыко. – Правда, для этого понадобилось, чтобы приемные родители пятнадцать наших детишек забили в этих гребаных Штатах насмерть, сволочи. А один, тварь такая лысая, по телеку его показывали, пятилетнюю девочку усыновил и сразу насиловать ее начал, как только привез. И семь, что ли, лет этим занимался, угребок. Жаль, не в нашу зону его посадили...
– Погоди-ка, – не понял Илья, – так что же, эти вот, – он кивнул за окно, – америкосов поддерживают?
– Ну ты ж видишь, – Громыко скривился. – Как всегда, шваль всякая собралась. Правозащитники, фруктолюбы, «общечеловеки»... Вот уж кто в натуре позор России!
«Транспортер» поравнялся с крайним демонстрантом – огромным, пучеглазым и нездорово толстым мужиком в длинном пальто. Мясистый свекольный нос нависал над курчавой бородой, такие же цыганистые волосы выбивались из-под вязаной «петушком» шапочки. Видимо, бородатый только что подошел, и свой плакат он развернул на глазах сыскарей.
На белом куске ватмана, прикрепленном к длинному древку, на двух языках значилось: «Лучше быть сытым американцем, чем голодным русским!»
– Остановите, пожалуйста, Николай Кузьмич! – вдруг раздался с заднего сиденья голос Мити.
– Чего, укачало? Или приспичило? – Громыко прижался к тротуару и выключил двигатель.
Выскочив из машины, мальчик подбежал к бородатому демонстранту и что-то крикнул ему. Тот, с высоты немаленького своего роста, брезгливо посмотрел на Митю и сделал характерный жест рукой – мол, отвали, мелюзга.
На повторное обращение реакция оказалась более агрессивная: здоровяк перехватил плакат в левую руку и довольно сильно толкнул едва достающего ему до подмышки мальчика. Митя отлетел в сторону, лишь чудом не грохнувшись на землю.
– Ну, я ему сейчас, морде толстожопой! – зарычал Громыко и полез из-за руля, но железная рука Торлецкого легла ему на плечо:
– Подождите, Николай Кузьмич...
Вокруг Мити и бородатого сгрудилось несколько демонстрантов. Они что-то доказывали мальчику, но он упорно стоял на своем. Перепалка продолжалась минуты три и закончилась тем, что Митю стукнули зонтом. Постаралась одна из библиотекарских тетушек, пунцовогубая пожилая кокетка с триколорным бантом на груди.
И тогда Митя, тщедушный скромный любитель ботаники Митя, побледнев, сжал губы и неожиданно прямой ногой ударил бородатого в пах. Тот выпучил налитые кровью глаза и присел, ухватившись за причинное место.
Сыскари распахнули двери микроавтобуса, но вмешаться не успели: худенький подросток ухватил здоровяка за уши и с молодецким хаканьем натянул побагровевшее откормленное лицо «защитника интересов русских детей» на свое острое, обтянутое вытертой джинсой колено.
Бородач булькнул и завалился на бок. Из носа и разбитых губ широко и обильно хлынула неожиданно алая кровь. Митя не торопясь вытер ноги об упавший в лужу поганый плакат и, не обращая внимания на вопли теток и волосатых «общечеловеков», предусмотрительно отбежавших подальше, вернулся в машину.
– Суров ты... Дмитрий Карлович! – ухмыльнувшись, покрутил головой Громыко, разгоняя «Транспортер».
– «Благородный муж, попустительствующий лжи, не может спокойно встречать рассвет», – подрагивающим голосом процитировал Митя любимого Цинь Линя. Яна потрепала его по затылку:
– М-лодца, Мить-ка!
