И в полном молчании хрипловато звучат слова танго.
Уставшие музыканты откладывают инструменты.
– Ящик, он и есть ящик, – говорит старший Голендуха. – Раньше были патефоны. От такая труба – больше церковного колоколу! Я у пана видел.
– Умели люди жить, – соглашается младший.
Но тут больше, чем патефон, удивляет глухарчан новое явление.
26
Появляется немая Тося Семеренкова… Она несмело выходит из вишен, словно таилась там, размышляя, показаться на люди или нет.
На Тосе нет ни черного платка, ни монашеского длинного платья – наряда, к которому уже привыкли глухарчане. Из-за этого наряда никто толком и не видел, как изменилась за последние годы младшая дочь гончара. Теперь увидели.
– Немая пришла!
– Ты диви яка…
– От бисова красота!
На Тосе простое ситцевое платьице, чуть тесноватое, залежавшееся где-то в сундуке. На шее легкая шелковая хусточка, прикрывающая вырез. Волосы опущены на плечи и чуть подкручены в локоны с помощью плойки.
Вся ее складная, крепкая фигура, которую она так долго укрывала под бесформенной одеждой, выражает откровенный и яркий, не стыдящийся никого порыв к любви, готовность отдать тело, мысли, чувства, всю жизнь тому, кто назвал ее невестой и вывел из подземелья робости и страха.
Она готовилась к этому вечеру, наконец решилась прийти и показать себя. Прежде всего, показать
Чуть позади белеет лицо Семеренкова, пришедшего с дочерью. Понимая, что он смущает Тосю своей опекой, гончар тихонько, едва ли не на цыпочках, уходит к столу, где ему уступают местечко.
Климарь, приметив гончара, привстает и делает приглашающий жест, указывая на место рядом. Но гончар отрицательно качает головой, поглядывая на Тосю. Климарь усмехается, разводит руками. И тем обращает на себя внимание Тоси. Она приоткрывает рот в ужасе. Она не ожидала, что забойщик будет одним из главных на этом торжестве.
Тося делает несколько неуверенных шагов назад, отступая в вишневый сад. Глаза ищут Ивана. Но видят лишь улыбающиеся или застывшие в удивлении лица. Восхищение, зависть, неприятие, страх, отчужденность – все выражения, которые способно проявлять человеческое лицо, пробегают в поле зрения Тоси. Прошло время, она отдалилась от села, и теперь оказалась во чужом пиру.
Пластинка продолжает напоминать про «радость вечерней порой» и про то, что «ты, только ты…». Валерик забывает о своем чудесном музыкальном ящике и присматривается к Тосе. Это не ускользает от Климаря.
– Морячок! – забойщик пальцем подзывает Валерика, притягивает за руку и шепчет что-то, поглядывая в сторону девушки.
Морячок расцветает, на лице возникает улыбка сердцееда и победителя, он кивает и ставит иглу в начало пластинки. И опять звучат слова о счастье, встреченном вечерней порой.
Валерик, покачиваясь по-флотски, скользящим палубным шагом подходит к Тосе, принимается говорить, делает приглашающий к танцу жест, но девушка отрицательно качает головой и отступает назад. Ее взгляд ищет лейтенанта.
Валерик, смеясь, хватает застенчивую гостью за руку, тащит к себе, стараясь обнять ее для танца. Тося гибко отклоняется назад, пробует вырваться. Но морячок держит твердо.
– Та что ж ты так! Это ж не дикие пляски, а танго, культурный танец. Причаливай до нашего кораблю.
Все смеются, подбадривая Валерика.
– Давай, морячок!
– Нехай покаже себя!
– Хочь и немая, а ноги есть, станцюет!
Климарь подсаживается к гончару. Семеренков делал попытку встать, но Климарь придавливает его тяжелой рукой.
– Она боится, она боится! – бормочет гончар. – Ее нельзя силой! Ей плохо станет!
– Ничего, зараз свыкнется! – смеется Климарь.
Валерик, наконец, обхватывает девушку за талию. Пальцы его легли чуть пониже спины, как на бесшабашной танцульке в приморском парке.
– Клади руку на плечо, не стесняйся. Качайся, как лодочка на волне! Ну, не упирайся! Не упирайся, говорю. Ну, шо ты, как плашкоут против ветра!
Тося пробует сказать «отпусти», но получается лишь протяжный звук. Морячок, обхватив девушку, крепко прижал ее к себе, словно прилип.
27
Иван шел по улице, прислушиваясь к усилившемуся гомону на гулянке. Босоногий Васька примчался, как загнанный заяц.
– Дядя Ваня… там Тоська ваша! Идить скорее!
Лейтенант побежал.
– А этот, Климарь, у него пистолет здоровый черный! Варя дала!
У калитки Иван сунул «дегтярь» растерянному Попеленко. И ворвался в самый центр возмущения, расталкивая танцоров. На него не обратили внимания. Всех занимала сцена с Валериком и Тосей.
– Давай, морячок! – кричал старший Голендуха. – А мы музыки добавим!
– Не, це не то! – говорил второй. – В старое время упрашивали дивчину с поклоном, понимали подход… треба эдак-то, по-кавалерски!
– Да чудна?я она, не совсем того… – говорила Орина.
– Покажись дивчина! – кричал забывший о свинопоголовье Яцко. – На сто про?центов!
На лице девушки были отчаяние, неподдельный испуг. Она боялась хватких мужских рук. Она видела лишь раскрытые в смехе или криках подбадривания рты окружающих людей.
28
Иван положил руку на плечо Валерика. Морячок на миг оглянулся.
– Не лезь, пехота!
Рука лейтенанта не давала ему танцевать.
– Штурвал отверни, – грозно сказал морячок и оставил девушку.
Он увидел искаженное лицо лейтенанта. И тут же получил в подбородок. Морячок поднялся с достоинством. Отряхнулся, вытер платочком лицо. Музыка продолжалась.
– Зачем же на людях? Некультурно, пехота. Отойдем?
Гулянка загалдела. Сочувствие было на стороне Валерика. Разве так разбивают пары – с мордобоем? О сватовстве знали лишь немногие.
Кривендиха обрушилась на Серафиму как на самую близкую цель.
– Шой-то твой Капелюх танцювать хлопцу не дает?
– Думает, ястребок, так можно по обличью? – яростно поддержала Тарасовна выкрик Кривендихи.
– Много им дадено, начальству! – продолжала Кривендиха.
Иван и Валерик, сопровождаемые оживленной кучкой пацанов, среди которых был и Васька, шагали к пустырю за садом. Музыка, наконец, смолкла, лишь равномерно потрескивала игла, выписывая круги на пластинке.
Серафима ухватила Тосю, которая рвалась к месту схватки.
– Внученька, не надо! Шо, сама драться пойдешь? Не положено. Подерутся та остынут.
Кривендиха продолжала атаку по всем правилам деревенской свары.
– Подумаешь, лейтенант! Мой первой статьи старшина, первой! Его культуре выучили. А твой – по
