– Флот должен иметь облик, – сказал Валерик.
Но, увы, плойкой не удавалось ухватить обедневшую после суровых морских ветров шевелюру.
– Кондратовна, к вам в хату курка забежала, – сказал Иван.
Кривендиха ойкнула, сунула Ивану зеркало и бросилась в дом. Но моряк решил дело просто: поплевал на ладони и пригладил голову.
– Нам фасоны ни к чему, – он надел тельник и растянул фланельку, чтобы синие полосы глядели во всю ширь.
– Валерик, ночью небольшой бой намечается. Бандиты хотят забраться. Ты, конечно, присоединяешься?
– Не, уже повоевал сегодня. Если не вернусь, на флоте запишут в дезертиры. Мне позор, а мать без пенсии. И вообще, по неписаному закону, моряки должны погибать в море. Зашили в парусину – и за борт. Культурно!
Он потер ладони о свежевыбеленную стенку хаты, примазал побитые скулы. Взял у Ивана зеркало и окончательно осмотрел себя.
– Слушай, я к Варе загляну в гости, тебе это ничего?
– Твое дело. Только «сударева» верни, – сказал лейтенант.
– Может, оставишь? Мне автомат как-то к лицу.
– К лицу был бы чуб, – сказал Иван.
Морячок рассмеялся, поцокал языком: мол, ревнуешь все-таки.
– Ладно, – сказал он. – Да и несерьезный для меня! Легенький! Для моряка основной бой – рукопашная. Тут нужно серьезное оружие!
Он отдал ППС, но вздохнул, глядя вслед Ивану.
9
Попеленко стягивал проволокой треснувшую оглоблю. Ивана слушал с тоской и скорбью.
– У нас, считай, четыре фланга, – объяснял Иван, держа все ту же дощечку. – Могут с того огорода, с того сада, а могут сзади, под тыном.
– Та могут, понятное дело, не дураки, – согласился Попеленко.
– Гляди внимательно! Твой фланг левый, – указал Иван. – Левый – это сторона, где хата Кривендихи. У нее за сараем поленница, там спрячешься.
– А правый фланг у нас будет? – спросил ястребок.
– Там Глумский, тебя не касается.
– А если они с того конца зайдут, то правый фланг у меня будет левый?
– Не путайся! Держись стороны Кривендихи. Твое место поленница. Автомат вместо карабина дать? – Иван указал на «сударева» за плечом.
– Я привык до своего карабина. А шо, Валерика не будет?
– Ты карабин свой пристрелял хоть? – отвел тему Иван.
– А як же! Если в консерву на заборе, то правее на пядень, и сшибаю!
– А если в противника?
– Нас учили, шоб целиться в пупок: може, хоть куды, да попадешь.
– Тогда готовься.
– Сильно взяли вожжи, товарищ командир. Ни днем поспать, ни ночью поесть, – простонал Попеленко. – Это шо у вас, такая военная тахтика?
Ночь надвигалась, и отсрочить ее было нельзя.
10
Валерик провожал Варю, поддерживая под локоток. Поднялись на крыльцо.
– И вот, знаете, Варя, боцман, послюнив палец, дает прогноз: ветер четыре, зюйд-зюйд-ост. Тут я выражаю ему резкий компромисс!
Варюся открыла дверь, Валерик, продолжая рассказывать, хотел пройти следом.
– И, точно, нахмарилось на норд-норд-вест, и, представьте себе…
Но дверь закрылась, едва не ударив Валерика по носу, щелкнула задвижка. Морячок дернул ручку. Еще раз дернул. Вздохнул и сел на ступеньку. Уже легли вечерние тени.
Глумский и лейтенант продумывали детали диспозиции. Прислушались. Мужской голос, фальшивя, выводил какую-то сложную мелодию. Трудно было разобрать слова.
– Ну, Валерик волком затянул: подбивается! В войну многие проходящие военные сватались, на нашу сельскую простоту глядя… А потом ищи-свищи! Женихи однозарядные! – Глумский встретил взгляд лейтенанта. – То я так, без личности.
Валерик, сидя на крыльце, пел, стараясь придать голосу смертное отчаяние:
Дверь приоткрылась.
– Ладно, – сказала Варя. – Не могу слушать, когда врут!
– На флоте не врут.
– Да врешь: ни слуха, ни голоса. Все село взбаламутил! Заходи!
11
Флюгер-петух был едва различим на фоне подсвеченного луной неба.
Чтобы не напугать Тосю, Иван постучал в дверь тихо, сгибом пальца. Тося тут же открыла дверь. Луна осветила ее. Она была в той же одежде, что и на гулянке. В глазах застыл вопрос. Она, словно на языке немых, коснулась губ Ивана и отвела ладонь. Иван понял.
– Его все нет, – сказал Иван.
Тося помогла снять оружие, стащила ватник с плеч. Буркан обнюхал лейтенанта, но от него пахло только ружейной смазкой. Съестного не принес. Тут же вертелся кот. Он заключил с Бурканом перемирие.
Из темного угла возникла Серафима.
– Ну, хозяйнуйте, я тут ще клуночек с харчами оставлю.
– Куда нам столько? – спросил Иван.
– Харчи не мешо?к, положил в желудо?к, и плечи без гру?зу, зато легче пу?зу. Солдаты проходячие научили всяким балачкам!
Бабка положила узелок на табурет. Тося пошла за ней, чтобы закрыть дверь. Они обнялись. Серафима шмыгнула носом. Простучала задвижка, ушедшая в скобу до упора.
Он был дома. Квадрат света из окна лежал на полу. Луна заглушала огонек плошки. Глиняное зверье таращило глаза с полок.
Он достал из сидора диск, сдвинул на пулемете щитик, открыв окошко для приема патронов, отвел рукоятку назад и поставил диск. «Дегтярь» был готов к стрельбе. Иван поставил его на сошку, чтобы удобно было подхватить с пола. Движения были заученными.
Тося, повесив на плечо рушник, зачерпнула теплой воды из ведра, стоявшего у печного чела, слила ему на руки над миской. Вместо мыла был холщовый мешочек с золой. Буркан бегал вокруг, помахивая хвостом.
Иван вытирал руки, они глядели в лицо друг другу, вели разговор без слов. Сели, не переставая смотреть друг на друга. Тося поставила на стол кувшин и вылила в кружку молоко. Не набралось и полкружки. Развернула рушник и достала небольшую краюшку хлеба.
– Постой! – Иван взял ее руку. – Ты что, опять отнесла все к роднику?
Она высвободилась. Отвернулась.
– Ну, знаешь, ну, знаешь… это уже… это слишком!
Она посмотрела на него то ли с просьбой, то ли с мольбой.
– Ну, кого ты кормишь? – сказал Иван с горечью. – Их не разжалобишь.
Она кивнула, соглашаясь, и уголки губ тронула улыбка вины и самоосуждения. Погладила его по руке. Открыла рот и как будто произнесла несколько слов, помогая себе жестами. Оправдывалась, наверно.
