знающий город и Осеева.
10
Жарков, развалясь в кресле, насмешливо поглядывает на меня. Я нервничаю, черкаю на бумаге какие–то закорючки. Он, конечно, знает о ночной поездке Лены в Лихое и, кажется, намерен своим поведением подчеркнуть, что к нашей беседе примешаны и личные счеты.
— Итак, Шабашников пошел за водкой, а вы остались в его доме. Затем вы отправились к себе?
— Да.
Он длинной струей выпускает дым — облачко заволакивает мое лицо. Будь терпелив, говорю я себе.
— Вы были дома весь вечер и всю ночь?
— Вечером я выезжал к знакомым, а ночью был дома.
— Выезжали? На чем?
— Такси в Колодине нет. И трамвай еще не успели пустить. Поэтому, извините, я выехал на мотоцикле.
Что ж, сторожиха продмага, заметившая отъезд Жаркова, права: он действительно выводил свой ИЖ.
— Скажите, пожалуйста, когда вы вернулись домой?
— Двенадцати еще не было.
До убийства Осеева, отмечаю я. Так ли это? Знает ли он, что в одиннадцать тридцать на улице был выключен свет?
…После рассказа Ленки мне трудно разговаривать с этим человеком. Поэтому я стараюсь быть предельно вежливым.
— Вы уверены, что до двенадцати вернулись домой?
— Ну, знаете ли! — возмущается Жарков. — Уж не подозреваете ли вы меня?
— Мы работаем, — как можно более спокойно отвечаю я. — Нам приходится беседовать не только с вами. Каждый точный ответ — это помощь в нашей работе.
— Хорошо, — соглашается Жарков. — Я говорю «до двенадцати», потому что, когда приехал, включил приемник, а потом услышал, как объявили время.
— У вас какой приемник?
Жарков смеется, показывая два ряда безупречных зубов. «Ну и вопросы задает мальчишка из угрозыска!» — читаю я в его прищуренных глазах. Он очень самоуверен.
— «Сакта». Радиола. Это важно?
— Важно. Еще один вопрос. Как долго вы слушали радиолу «Сакта» после двенадцати?
— Ну, часа полтора.
Удивительная выдержка у чемпиона. Кажется, права физиономистика, уверяя, что тяжелые подбородки свидетельствуют о незаурядной воле. Таким подбородком, как у чемпиона, орехи только колоть.
— Прочитайте ваши показания и подпишите.
Жарков внимательно читает. Ставит лихую закорючку.
— У вас неплохой слог. Все?
— Нет. Хотелось бы знать, как вы пользовались сетевым приемником, если с одиннадцати тридцати до четырех в ночь с восьмого на девятое августа, у вас был выключен свет?
Улыбка сходит с лица Жаркова. Ошибку уже не исправить.
— На пушку берете?
— Весь квартал был отключен, на электростанции устраняли аварию. Вспомните, где вы находились той ночью?
Он выплевывает намокшую сигарету.
— Хорошо: я не был дома. Но отвечать не собираюсь. Если считаете, что я виноват в чем–то, докажите. Я не обязан обосновывать собственную невиновность. Правильно я понимаю закон?
— Вы правильно понимаете закон. Жаль только, что не хотите помочь нам. Не знаю, как это расценить!
— Как хотите. Вам я не отвечу.
Жарков с ударением произносит «вам». К нему возвращается самоуверенность. Во мне медленно колючим клубком растет раздражение. Провожу кончиком языка по нёбу. Говорят, успокаивает.
— Очень жаль, — повторяю я.
…Пожалуй, не стоит продолжать. Пусть Жарков успокоится, а мы посмотрим, как он будет вести себя дальше.
Звонит телефон.
— Павел Иванович? Комаровский беспокоит. Я из ГАИ. Приходите. Обнаружили кое–что любопытное.
В сумрачной комнатушке, увешанной схемами, Комаровский вместе с начальником ГАИ, угрюмым молодым человеком, колдует над картой, словно над шахматной доской.
— Посмотрите, какая получается картина! Красные кружочки лежат на карте, как конфетти.
— Нам пришлось поднять человек тридцать дружинников, ну, и все ГАИ, разумеется. Опросили жителей этого участка, — капитан обводит ладонью добрую половину города. — Некоторые действительно слышали ночью шум мотоциклетного мотора. Я отметил места.
Кружочки расположены на карте довольно беспорядочно, но все–таки проследить путь ночного гонщика можно. Правда, возле дома Осеева, в радиусе полу километр а, кружочков нет: очевидно, владелец мотоцикла, если это был преступник, обладал достаточной осмотрительностью и оставил машину подальше от дома. К нему он пробирался скрытно.
— Видите, кружочки выводят нас на Ямщицкую улицу. А Ямщицкая переходит в Полунинский тракт, — замечает Комаровский. — Помните рассказ Сащенко?
— Но «наш» ли мотоциклист выезжал на тракт?
— «Наш»! Один человек даже видел этого «гонщика». Дворник, проживающий в доме сорок шесть по Ямщицкой, заметил мотоциклиста, мчавшегося к тракту.
— А когда это было?
— Тут нам повезло. Дворник говорит: «Сразу же после того, как на стройке раздался взрыв. Еще земля не успела успокоиться». Я звонил взрывникам на стройку, узнал время: ноль часов тридцать минут. Через двадцать минут после убийства. Как видите, совпадает… Скорость мотоциклиста, заявляет дворник, была очень большой. Кепка с козырьком, прикрывавшим лицо, темный плащ, перчатки. Показания Сащенко подтверждаются!
— Дружинники и наши сотрудники опросили всех владельцев мотоциклов, — продолжает Комаровский. — В городе и районе. Никто из них не проезжал в первом часу ночи по Ямщицкой к Полунинскому тракту.
— Однако показания дворника и Сащенко совпадают. Ну… а если это был сам Сащенко?
— Подтверждено, что Сащенко ранее никогда не приезжал в Колодин. Он не может знать города. Об этом человеке у нас есть самые лучшие отзывы.
Что ж, Сащенко можно исключить из «пятерки»? Остается один Жарков. Мы не знаем, где он был в ту ночь, куда выезжал на своем ИЖе.
— Борис Михайлович, что вы можете рассказать о Жаркове?
— Он у нас заметная фигура, местная знаменитость, — говорит капитан. — Человек легковесный, любит успех, деньги, ресторанную жизнь. Все это, конечно, не повод для серьезных подозрений, а связей с уголовным миром у него нет. Откровенно говоря, мне жаль Лену Самарину. Ее считают невестой Жаркова. Она девушка открытая, ясная, с чистым сердцем… А он не очень порядочно ведет себя по отношению к ней. Обманывает, обижает, но в трудную минуту всегда ищет у нее помощи. Не знаю, как быстро покатился бы он по наклонной, если бы не Лена. Вот какая петрушка… Я ведь Лену давно знаю, да и вы, Павел Иванович, тоже.
Капитан, вздохнув, испытующе смотрит на меня. Очевидно, наша встреча с Ленкой в ресторане и
