Питере.
А днем на дворе Скобского дворца появился выздоровевший Типка Царь.
Пришел он, к восторгу скобарей, с винтовкой за плечами. На рукаве гимнастерки у него краснела повязка с надписью:
Красная гвардия Василеостровского района.
Вместе с ребятами глядела на Царя и обрадованная Фроська, удивляясь, как тот вытянулся, побледнел и возмужал. Возможно, это винтовка красила его.
Царь поглядывал на Фроську и тоже удивлялся. После болезни она еще не совсем оправилась, остриженная, худенькая и тоненькая. Царю нужно было уходить. Но он медлил.
— Скоро вернешься? — спросила Фроська.
— Корнилова разобьем, и вернусь. — Голос у Царя звучал как у взрослого.
Рядом с Фроськой стоял Ванюшка, он мешал ей.
Так и не поговорив толком после долгой разлуки с Фроськой, они расстались. Провожаемый ребятами, Царь ушел.
После разгрома корниловского мятежа вернулся в Скобской дворец и Володя Коршунов, выпущенный из тюрьмы. Царь снова поселился у него в комнате на пятом этаже.
Володя больше не работал на заводе. Где он работал, Антип толком так и не знал. На вопросы Володя многозначительно и кратко отвечал:
— В партии...
Он уходил рано, возвращался поздно. Иногда и не ночевал.
Тогда Царь хозяйничал один. Сам себе варил картошку, стирал рубашку и жалел, что винтовку на заводе у него снова отобрали. Оружия не хватало взрослым красногвардейцам.
Заглянул к ним как-то по старой памяти и Максимов, загорелый, обветренный, с большим кульком спелых яблок, которые он торжественно поставил перед Царем на столе.
— Наши, рязанские, — сообщил он, радуясь, что снова увидел друзей. — Только что приехал из провинции. Два месяца в Петрограде отсутствовал и не узнал. Пролетарским Питер стал, пролетарским!
«А зачем ездил? Ленин послал?» — хотел спросить Царь, но постеснялся. Схватив чайник, он помчался в чайную за кипятком. Вместе пили чай с яблоками, без сахара. Закусывали холодцом, горбушкой хлеба и ржавой селедкой, которую Царь накануне достал в очереди в магазине. Шел у Володи с Максимовым оживленный разговор.
— Корниловский мятеж многим глаза открыл, — говорил Максимов, поблескивая стеклышками очков. — Поездил я по матушке-России. Везде одно и то же. Катастрофа надвигается и на фронте и в тылу. Железнодорожный транспорт разваливается. Добыча топлива в Донбассе сокращается. Фабрики закрываются — нет сырья...
— А война затягивается, — поддерживал Володя. — Чем воевать-то будем, кулаками?
Максимов усмехался.
— Солдаты по-своему борются за мир. Они сотнями тысяч дезертируют из армии. Крестьяне тоже по-своему борются за землю — жгут помещичьи имения.
— Левеют рабочие массы, — говорил и Володя. — За нас, большевиков, теперь везде голосуют. На митингах уже не кричат нам: «Долой!» Не освистывают.
— А у тебя, фельдмаршал, как дела в Скобском дворце? — поинтересовался Максимов у Царя. — Агитируешь за нас, большевиков? Твои скобари-то за кого идут? За буржуев или за нас?
— Ребята к большевикам склоняются, — объяснил Царь, принимая слова Максимова всерьез. — А меня в С-союз социалистической молодежи приняли, — и достал свой членский билет, чтобы показать Максимову.
— Он у нас — сила! — похвалил Царя Володя. — В Красной гвардии записан.
— Какую же тебе работу поручили в союзе? — продолжал спрашивать Максимов.
— Разную... Листовки раздаю, плакаты расклеиваю. Наших газетчиков охраняем. За Ленина агитирую...
Царь хотел подробно все рассказать, но в комнату вошли посторонние люди.
Максимов в тот вечер остался ночевать.
А утром, протянув Типке на прощание руку, он сказал:
— Вот тебе главное задание: всех ребят на дворе на свою сторону перетяни. Сделай их большевиками. Сможешь? Надеюсь на тебя.
Царь кивнул стриженой головой.
На другой день, выйдя на двор, он подходил то к одному скобарю, то к другому и строго допрашивал:
— З-за кого стоишь? За Ленина? За большевиков? Или за буржуев?
— За большевиков! За Ленина! — звучали голоса.
Он подошел и к Фроське.
— Ты кто? — шутливо спросил он, зная, что Фроська давно уже большевичка.
— Тип, — сказала она, обидевшись, — неужели ты не знаешь?
Все было ясно. Большевиков на дворе оказалось много. Даже Петька Цветок сам подошел к Типке и заявил:
— Я за Ленина!
Столь неожиданное решение Цветка скобари — сторонники большевиков — восприняли с большим одобрением.
— С-смотри больше не трепись! — предупредил его Царь.
— Кому ты говоришь-то? — поднялся на дыбы Цветок, обиженно удивляясь. — Ты что, не знаешь меня?
Фроська погладила Цветка по щеке и с явной укоризной взглянула на Дунечку Пузину, которая все еще сомневалась и стояла где-то посредине между Лениным и Керенским.
— А ты теперь кто? — осведомился Царь, когда к нему подошел, еще ничего не подозревая, Левка Купчик.
Ребята разъяснили вопрос Царя.
— Я за партию «Народной свободы», — заявил Купчик, отличавшийся большим упрямством, — я за Милюкова... за народ.
Общий и презрительный смех скобарей был ему ответом.
— Выгнать его со двора! — предложил кто-то из ребят-большевиков.
— Сам буржуй и за буржуев стоит, — добавил другой.
Купчик растерянно моргал глазами.
— Значит, ты кадет? — грозно спрашивал Царь.
Царь не собирался выгонять Купчика со двора. Понимал, что тот хотя и буржуй, но свой, житель Скобского дворца. Своих Царь не любил обижать еще с детства и запрещал это делать другим. И вдруг неожиданно для всех вперед вышел Ванюшка.
— Чего пристали? — с укоризной обратился он к скобарям. — Не хочет он быть большевиком... И я не хочу. Вот и все.
Смело стоял он перед ребятами, заложив руку за борт своей курточки, и с вызовом смотрел на Царя.
— Т-ты что же... по-прежнему за К-керенского? — хмуро спросил Царь, озадаченный выходкой Ванюшки.
В другое время и в другой обстановке Ванюшка промолчал бы, хорошо понимая, что теперь, когда Керенского открыто ругают и на митингах, и в очередях на улице, и во дворе, выступать в его защиту не безопасно. Да и сам Ванюшка не чувствовал к нему прежней симпатии. Но Ванюшка был зол на Царя и за Фроську, которая с появлением Типки снова забросила его, Ванюшку, и он с вызовом ответил:
— Да, за Керенского!
