Он повернул голову и увидел ее. Она стояла на алтаре, обнаженная, со своим странным амулетом, лежавшим между маленьких сферических грудей.
Она поманила его рукой. Он поднялся на камень, потянулся к ней — но она чуть-чуть отдалилась.
— Где наш сын? — спросила она, когда он подполз к центру алтаря.
— Там… Я оставил его у солдат.
— Почему же ты не привел его сюда? — Домелла покачала головой (иссиня-черный водопад волос не шелохнулся), присела и опустила руки на плечи Аххагу. Повинуясь ее усилию, он лег; прямо перед глазами закачался таинственный амулет, а черные волосы коснулись его головы и защекотали ухо.
— Ребенок должен быть здесь, вместе с нами. Мы — одно тело, одна жизнь, одно счастье. И одна боль…
Голова его кружилась все больше и больше. Он вдруг ощутил, что от камня исходит жар. Что-то зашевелилось внизу, в глубине алтаря. Что-то затягивало его, лаская; он ощущал что-то влажное, мягкое, нежное; кажется, это были губы Домеллы. Он закрыл глаза и потянулся к ней своими губами, но камень под ним вдруг задрожал и начал проваливаться.
Аххаг вскрикнул и широко раскинул руки, пытаясь удержаться, но не смог. Его засасывало, как в воронку. Чудовищный осьминог, содрогаясь в конвульсиях предвкушения, обволакивал его своим мягким, как слизь, желудком, и тащил, тащил вниз, в глубину, в царство вечной тьмы и вечного покоя…
Слизь была ледяной — и ледяным ужас, внезапно окативший Аххага. И он, как когда-то в детстве, неистово рванулся, силясь сорвать с себя подвижные ледяные покровы. Во тьме он схватился не на живот, а на смерть с неведомым. В этот миг ему не нужны были ни свет, ни тепло, ни даже воздух; он превратился в сгусток энергии, порожденной отчаяньем. И после томительных мгновений почувствовал облегчение: ему удалось порвать невидимые сети.
А потом он понял, что стоит по пояс в воде, и что-то с плеском удаляется от него, пронзительно, надрывно крича, — нет, не крича, а воя.
Потом он увидел огонек. По темной воде плыла коптилка, каким-то чудом удержавшая огонек после падения в воду. Аххаг схватил ее дрожащей рукой. Огляделся. Коридор с низким сводом.
Темная вода с еле ощутимым течением. Он не знал, где он, и как здесь оказался. Он дрожал от холода и внезапно накатившей усталости. Ему хотелось лечь в эту воду и отдаться неторопливому течению.
Что-то белое показалось из глубины подземелья. Аххаг повыше поднял светильник. Сделал шаг в сторону и прислонился плечом к стене, чтобы не упасть на ватных ногах.
Оно приближалось. И вскоре Аххаг понял, что это: совсем неглубоко, почти у самой поверхности, плыло тело Домеллы.
Прекрасное, неземное тело; невыносимо белая кожа, казалось, светилась, только свет этот был холодным и мертвым.
Домелла подплыла ближе. Аххаг теперь видел ее во всех подробностях — каждую светящуюся складку, каждый волосок; у Домеллы были маленькие руки и ноги; и теперь она напоминала ребенка, утонувшего в омуте. Не хватало только упавших в воду листьев, зеленой тины и белых кувшинок…
Он опустил руку в воду и коснулся струящихся черных волос.
— Домелла!.. — прошептал он, наклоняясь над ней.
И внезапно она открыла глаза.
— Я с тобой, — сказали ее мертвые губы. — Мы снова вместе, мой повелитель…
Ему показалось, он услышал ее голос. Но нет, — она медленно проплывала мимо. И глаза ее были закрыты, и губы не шевелились.
И тогда, подняв лицо к черному своду, он дико и страшно завыл.
А когда снова глянул вниз — Домелла медленно поднималась из воды. Глаза были по-прежнему закрыты, черные волосы облепили белоснежное тело. Но губы ее шевелились.
— Домелла! — вскрикнул Аххаг.
И только тут заметил, что она не стояла на дне — она плыла.
При этом ноги ее вытянулись и превратились в белый фосфоресцирующий зигзаг, убегавший далеко во тьму.
— Нет, не Домелла. Амагда. Воплощение Хааха на следующее тысячелетие, — выговорила она мертвыми губами. — Ты будешь служить мне?
Аххаг дрогнул и почувствовал, что ноги его подгибаются, и сам он погружается в воду…
— Ступай и приведи ко мне сына! — сказала Домелла.
В течение всего дня продолжались пожары. Большую часть из них погасил начавшийся к ночи ливень.
Дворец жрецов казался белым в слабом свете костров — солдаты все еще держали оцепление площади — от клубящегося сырого дыма, ползшего из окон, с крыши — и стекавшего вниз под тяжестью ливня.
В белом тумане к дворцу пробирались тени. Они входили во дворец через главный, никем уже не охраняемый вход, и замирали в каменных углублениях.
Их было восемь. Трое из них волокли с собой узлы. Двое привели детей — перепуганных, дрожавших от страха мальчишек лет четырех-пяти.
Старший из жрецов — он тоже был с мальчиком, хорошо одетым, розовощеким, который беспрестанно тер глаза и едва слышно всхлипывал, — оглядел собравшихся.
— Троих нет. Но нельзя больше ждать. Идем.
Они, уже не прячась, поднялись по парадной лестнице и заспешили в глубины дворца.
Крисс тащил на себе Ашуага. Впрочем, «тащил» — это было слишком сильно сказано. Крисс то волок его, ухватившись за подмышки, то полз, положив ноги Ашуага себе на плечи.
Поминутно отдыхая, задыхаясь и всхлипывая, он упорно продвигался вперед и вперед — не зная, куда, поскольку вокруг царила тьма.
Он догадывался, что нужно найти выход из тайного лабиринта в толще стен; он даже знал, что именно должен искать — решетки, тупики-обманки со скрытыми поворотными механизмами… Но где их искать?
Темнота, в конце концов, давно уже стала привычной. Он не видел дневного света почти два месяца — может быть, больше, может быть, меньше. Он даже начал забывать, каков он, этот свет.
Сейчас он уже не думал о свете; все его желания сосредоточились на этом большом, неподвижном, непомерно тяжелом теле. Тысячник Ашуаг. Начальник дворцовой стражи, некогда приветивший Крисса, позволивший ему пользоваться царской библиотекой, наконец, выдвинувший его сначала в переводчики, потом — в личные секретари Аххага Великого. Мало того, Ашуаг закрывал глаза на то, что соплеменники Крисса из Киатты находили при царском дворе и работу, и уважение.
Страна желтых листьев, Киатта, слишком далеко. Крисс не был в Оро полтора года, и успел отвыкнуть от киаттской речи, киаттских обычаев и киаттской пищи. Но память об отце горела в его сердце, и не только не гасла, — с каждым днем разгоралась.
Но потом Аххаг обезумел. Потом было нелепое, непонятное заключение, и медленное умирание, в котором уже нет страха близящегося конца.
И все-таки Криссу удалось выжить — и даже помочь Ашуагу. И неужели сейчас он позволит ему погибнуть? Бросит его здесь, в этом каменном склепе?..
И все же, придется оставить его.
Крисс долго-долго отдыхал, прислонившись к холодной стене.
Потом положил руку на лоб Ашуага. Лоб был таким же холодным, как и стена. Крисс нагнулся, прижался ухом к груди. Прошла целая вечность, пока он сумел расслышать слабый, далекий двойной удар.
Крисс выпрямился. Держась правой рукой за стену, двинулся вперед.
Он решил, что сможет идти, если понадобится, несколько часов.
