И, так или иначе, найдет хоть какой-нибудь выход…
Крисс напился, собирая в ладони капель с потолка. Набрав пригоршню воды, плеснул в лицо и на шею, за шиворот. Стало немного легче. Он снова уперся правой рукой в стену, и побрел дальше.
Ему казалось, что он не идет — плывет. Тьма сгустилась; он раздвигал ее, как жидкость. Она сопротивлялась, и ему приходилось делать усилия, чтобы проложить себе дорогу. Он не видел ни ног, ни рук; и ему вдруг показалось, что у него их давно уже нет. Вместо рук и ног — плавники и присоски. И он плывет во тьме, по дну, под непредставимой толщей воды. Он — житель дна.
Он уже не думал о том, где идет. Ему было все равно — опускался он или поднимался, лестница под ногами-присосками или ровный камень.
Когда он крепко-крепко зажмуривался, то видел белесые пятна. И ничего, кроме пятен. Может быть, все то, что было с ним раньше, на самом деле — лишь сон. Даже не сон — смутные образы, брезжащие в сознании как зримые отражения скрытых желаний; почти мечты; почти воспоминания об идеальном.
Воспоминания большой безмолвной рыбы, плывущей сейчас в беспредельной тьме.
Впрочем, весь мир — тьма и холод, и камни внизу, сбоку, вверху…
Крисс внезапно ударился головой о резко понизившийся потолок, упал, а когда через мгновенье опомнился, понял, что окончание путешествия близко.
Слабый свет… Нет, слабый намек на свет… И очертания то ли выхода… То ли входа…
А Хаммар, не останавливаясь, выехал из Южных ворот; за ним следовала часть личной агемы и несколько отрядов самых верных военачальников.
Они поскакали на восток, по Царской дороге, но вскоре свернули на юг, к Аббагу. Была уже глубокая ночь, когда Хаммар велел сделать привал. Пока солдаты натягивали шатры, Хаммар, поднявшись на пригорок, глядел на Нуанну. Оттуда, с северо-запада, поднимались белые столбы дыма, подсвеченные багровым заревом.
Аммарах, сын Хаммара, подошел к нему.
— Прости, отец… Но я хотел бы знать, куда мы едем и что будет с теми, кто остался в лагере под Нуанной?
— Ты получил приказ, сын? — мрачно спросил Хаммар.
— Да. Я должен следовать за агемой со своей тысячей.
— Ну, так следуй и не задавай вопросов.
— Но марш оказался таким неожиданным… Мои люди не успели как следует отдохнуть и собраться…
— Это твоя вина.
— Согласен, отец. Но…
— Сейчас я не отец, а темник! — рявкнул Хаммар. — Позаботься, чтобы твои люди успели отдохнуть!
Аммарах потоптался и, отдав честь, ушел. Хаммар покосился на его фигуру, исчезавшую в темноте. Когда-нибудь он поймет, что я спас ему жизнь, — подумал Хаммар. Когда-нибудь. Он снова взглянул на зарево. Жаль, что ему не удалось полностью спалить этот проклятый город. Дотла. И провести борозду среди руин…
Впрочем, это сделают за него другие — те, что идут позади.
УШАГАН
Ар-Угай выехал на холм. Вдали, на горизонте, там, где зеленые холмы сливалась с темно-голубым морем, сияли на солнце золотые крыши Ушагана.
Ар-Угай взглянул на кучку людей, одетых в аххумскую военную форму, лишь без знаков различия и без мечей; их сторожили два раба Ар-Угая — огромные, толстые, неуклюжие, на таких же огромных, как они сами, неповоротливых конях.
Аххумы во все глаза глядели на город. Одни — с вожделением, другие — с ненавистью, третьи — с отвращением. Лишь печали не было в их глазах.
Ар-Угай с удовлетворением кивнул. Подозвал толмача:
— Скажи им: это их город. Пусть идут в город. Пусть прикажут открыть ворота.
Толмач быстро начал переводить. Аххумы повернулись к Ар-Угаю.
Потом высокий, пожилой аххум, судя по сохранившимся нашивкам — начальник кавалерии — ответил:
— Нас убьют в городе.
Ар-Угай хмыкнул, качнул косматой шапкой:
— Скажи им: их убьют и здесь. И еще скажи — если ворота не откроют сегодня вечером — утром я прикажу казнить всех пленных. Их головы полетят через городские стены с первым залпом штурмовых катапульт.
И Ар-Угай улыбнулся, наслаждаясь тем эффектом, который произвели его слова.
— Я не пойду, — вдруг сказал пожилой, глядя прямо в глаза хуссараба.
— Кто ты? — спросил Ар-Угай, усмехнувшись.
— Я Арраг, тысячник Берсея, под моим началом было полторы тысячи легкой кавалерии…
— Бывший тысячник, — прервал его Ар-Угай. — Бывший тысячник, потом предатель, а сейчас — раб великого каана.
Арраг судорожно сглотнул и промолчал. Потом спешился, взглянул на своих товарищей.
— Раб и предатель не может сидеть в седле, ему надлежит ходить пешком… — И обратился к Ар- Угаю: — Разреши, я пойду один.
Хуссараб пожал плечами:
— Иди. Если тебя не послушают и не откроют ворота, все эти люди, — он кивком указал на аххумов, — будут убиты.
Арраг молча пошел по дороге в сторону города.
Арраг подошел ко рву, окружавшему город и стал ждать. Прошло несколько томительных минут, в течение которых воины с надворотных башен высовывали головы, разглядывая его. Арраг молча ждал.
Наконец заскрипел подъемный механизм, и первые отсекающие ворота приподнялись. В узком проходе между выдвинутыми вперед стенами показался всадник.
Он подъехал к самому краю рва и крикнул:
— Кто ты?
— Арраг. Бывший тысячник Берсея.
— Чего ты хочешь?
— Говорить с Ахтагом.
Конь под седоком от нетерпения перебирал ногами. Прошла еще минута, и наконец всадник ответил:
— Ахтаг не будет говорить с предателем.
— Тогда… Тогда убейте меня! — Арраг отстегнул ремни, перетягивавшие грудь, отбросил их вместе с поясом. Потом рванул воротник на груди.
Всадник обернулся и отдал команду. Щелкнула тетива, и стрела ударила Аррага в грудь. Он повалился на спину. Но через какоето время поднялся и, пошатываясь, снова встал на краю рва.
Вторая стрела попала в горло. Он схватился за нее обеими руками, немеющие губы выговорили:
— Ушаган!..
Потом тело Аррага обмякло и мешком повалилось головой в ров.
Зловонная жижа на дне чавкнула.
