Александр Павлович протестующе выставил ладонь:
— Он сам виноват, Иван Павлович! Клянусь всем святым! Я погнался за ним, чтобы отобрать овсянку. Он купил ее столько, что мог отравить все отделение…
Психиатр немного смутился.
— Овсянку? Что вы такое говорите?
— Ну да! — взволнованно настаивал Прятов. — Крался в палату, нагруженный по самые гланды. Конечно, я не мог закрыть глаза. Он пустился бежать, я погнался за ним…
Ватников, не веря услышанному, переводил глаза с него на то место, где еще недавно боролся за жизнь Хомский, и обратно.
Александр Павлович смотрел на него затравленным взором.
Руки Прятова слегка дрожали.
Он явно был огорчен трагическим исходом дела.
Ватников подошел к краю крыши и боязливо посмотрел вниз. Даже отсюда было видно, что лужа, которая натекла из-под мертвого Хомского, была не вполне кровавой. Жидкости из разбившихся пузырьков вылилось столько, что сыщик лежал будто бы в маленьком алкогольном озере.
— Теперь по судам затаскают, — плаксиво сказал Прятов.
Ватников не знал, чему верить. Голова у него пошла кругом, он взялся за виски.
20
Дмитрий Дмитриевич сидел, откинувшись в кресле, и мерно постукивал карандашом по столу. Вид у Николаева был тюремно-исправительный.
Прятов сидел перед ним, напряженный и пунцовый от волнения. Чуть дальше, на диване, расположился Ватников.
Пауза давила и угнетала. Прятов шарил глазами по стенам, цепляясь за грамоты и дипломы.
— Александр Павлович, — Николаев сосредоточенно следил за карандашом. — Расскажите мне, что произошло на крыше. Все останется сугубо между нами.
— Я не хотел, — Прятов вложил в свои слова столько пафоса, что Дмитрий Дмитриевич невольно отшатнулся. — Я натолкнулся на него в коридоре. У него была при себе овсянка, очень много. Я, разумеется, потянулся, чтобы отнять, а он побежал. Конечно, я побежал за ним, а когда увидел, что он лезет на крышу — тем более подсуетился… Я же понимал, что он шею может сломить… Профилактика катастроф! — неожиданно выпалил он. — Я давно хотел действовать решительно… И отбирать эту овсянку заранее, лично, пока она не попала в палату! Главное — предотвратить беду!
Горячность Александра Павловича повысилась еще на градус.
— Незадолго до того самого убийства я стоял и говорил себе: все! Теперь — только силой! Отнимать, отнимать и еще раз отнимать!..
Ватников подал голос с дивана:
— Закрыли бы вы этот ларек, Дмитрий Дмитриевич, честное слово.
— У меня договор, — огрызнулся Николаев. — Дальше рассказывайте, — обратился он к Прятову.
— А дальше все! — воскликнул Александр Павлович. — Я хотел подойти, а он упал.
Дмитрий Дмитриевич посмотрел на руки Прятова.
— Вы так и ходите постоянно, не снимая перчаток?
Тот, не ожидавший такого вопроса, смутился.
— Понимаете, — пробормотал Прятов, — уж больно он… грязный. Был грязный, — с усилием выдавил он. — Я всегда старался подходить к нему в перчатках…
— Что же — педикулез у него был, вши? Или чесотка? Если да, то почему не отразили в истории? Не лечили?
— Вшей не было, — неуверенно ответил Александр Павлович. — Просто… брезгливость у меня.
— Наша профессия не позволяет такую роскошь — брезговать, — нравоучительно заметил Николаев. Вид у него сделался отсутствующий. Казалось, что он уже принял какое-то решение и тянет время. — Иван Павлович, — переключился он на Ватникова, — что вы там такое увидели, на крыше?
— Уже ничего, — отозвался Ватников. — Наш доктор лежал на животе и заглядывал вниз.
Дмитрий Дмитриевич тяжело вздохнул.
— Детский сад у нас, что ли… В общем так, господин молодой специалист. Двое ваших больных погибли при трагических обстоятельствах. Я готов согласиться, что вы здесь не при чем. И тем не менее… — Он старательно подбирал слова. — Я говорю с вами, как принято выражаться, без протокола, дружески… Бывают такие люди, которые притягивают несчастья. Назовите это бабкиным суеверием или как вам будет угодно. Я уже достаточно пожил и многое видел, чтобы многому, соответственно, верить. Во всяком случае, относиться с известным вниманием. И вот поэтому, Александр Павлович, всем будет лучше, если мы с вами расстанемся. По-хорошему. Оснований уволить вас у меня нет, это просьба. Поработайте еще недельку- другую — и сделайте милость, подыщите себе какое-нибудь другое место. Мне и без мистики тяжко…
Прятов, ранее сидевший ссутулившись, теперь выпрямился и смотрел на Николаева, не мигая. Вердикт вовсе не раздавил Александра Павловича — напротив, прибавил ему уверенности. Ватников сверлил взглядом его гордую спину.
Неожиданно для себя психиатр ощутил легкую дурноту. Ему вдруг показалось, что это он во всем виноват.
— Тут не обошлось и без моей вины, — подал он голос. Подал нехотя, преодолевая внутреннее сопротивление. — Погибший потихоньку бредил, а я чего-то ждал. Когда надо было переводить.
— Надо было, — жарко подхватил Николаев. — Согласен, Иван Павлович! Он и Кумаронова мог замочить, с этого фрукта сталось бы…
— Да, да, — поддакнул тот.
— Но теперь это уже не меняет дела, — продолжил Дмитрий Дмитриевич. — Мог, не мог… Все могли! Вы и сами, Иван Павлович, запросто — если вдуматься. Не пошли домой, спрятались где-нибудь, потом разыграли телефонную комедию… У вас могли быть с ним свои счеты — вы в призывной комиссии заседаете. Мало ли, что там между вами произошло…
Он умолк, и никто ему не ответил.
Прятов нарушил молчание через полминуты.
— Хорошо, — сказал он ровным, деревянным голосом.
…Александр Павлович не стал отрабатывать назначенный срок и уволился уже на следующий день. Сестры с Мартой Марковной во главе и усиленные Мишей, узнали об этом еще до того, как он написал заявление. Охая и качая головами, приступили к нему, требуя отвальную. Александр Павлович не нашелся с возражениями, а потому состоялся скромный пир.
Все желали Прятову успехов, пили за него, и даже Ватников пил вполне искренне.
Не чокаясь, помянули покойников. Вспомнили о них в разгар торжества. Прекратили на время птичий базар, который, пока длилась минута молчания, клокотал в глотках и рвался наружу. Потом он возобновился с утроенной силой.
Ватников время от времени скашивал глаза и внимательно изучал сверкающие ботинки Александра Павловича, начищенные по случаю.
Еще в углу сидел изваянием Кирилл Иванович и медленно наливался всем подряд. В его зрачках танцевали бледные черти.
И только Васильев сидел мрачнее тучи. Он оставался без помощника, один. Конечно, он моментально оформился на вторую, освободившуюся, ставку. Но легче от этого не было. Отвлекаясь от застолья, Васильев прислушивался к протяжному вою бездомной бабушки из коридора. Ее же перевели, разве не так? Конечно, так. Это выла другая бабушка.
'Как по покойнику, — тоскливо думал Васильев. — Себя отпевает'.
