Книга вторая. Собака Раппопорта
Часть первая
1
Огромный, похожий на льва проверяющий, явившийся в 'Чеховку' незаметно, с черного хода, воспользовавшись собственным ключом, присел на корточки и принюхался. Хрустящие полы его белоснежного халата разметались, как будто скрывали некое нелицеприятное действие. Высокого гостя от санэпидемстанции не ждал никто; обычно о таких посещениях докладывали заблаговременно, передавали эти секретные сведения из уст в уста, готовили столы с закусочкой, писали повсюду аршинными вишневыми буквами 'Анолит' и 'Пищеблок', да показательно распространяли запахи, для насекомых невыносимые настолько же, насколько и для людей. На сей раз визитер явился без предупреждения: он походил, поглядел, да сразу и склонился над неуместной и посторонней субстанцией.
— Дерьмо, — зловеще проговорил ревизор. Фамилия сего высокого чина была Медовчин, и быть бы ему в звании адмирала, когда бы водились в медицине погоны, лампасы, канты и прочие аксельбанты.
Тут же за дверью ближайшей палаты-люкс не ко времени гавкнуло.
Медовчин медленно выпрямился. Лицо его было изъедено то ли оспинами, то ли какими-то другими ямами и вообще походило на 'львиную маску', типичную для прокаженных.
— Как это понимать? — спросил он вкрадчиво.
…В сестринской в это время под управлением старшей сестры Марты Марковны тоже происходило активное обсуждение излюбленной и всегда актуальной темы дерьма. Больница, по мнению Марты Марковны, постепенно богатела, дела шли на лад — как и во всем государстве.
— Уже у некоторых немощных, — напоминала она, — появляются личные ходунки на колесиках и памперсы.
И здесь она плавно перешла от этой ремарки к повестке дня.
Действительно: один такой немощный пациент по вечерам так и выходил из палаты на прогулку, страшно довольный: в памперсах и в ходунках. Больше ничего на нем не было. Разве что тапочки. Но с этими тапочками как раз и вышла показательная история. В палату к тому больному перевели соседа из реанимации, очень интеллигентного человека, который под вечер ему насрал в эти тапочки, в обе.
Тот понес тапочки санитарке. И та их выстирала! Замочила в хлорке! Вместе замачивали — так в детстве пускают бумажные и берестяные кораблики. Похоже, что в 'Чеховке' и вправду намечался неуверенный, робкий гуманизм. Он делал первые шаги, тогда как известно много лечебных учреждений, в которых проситель моментально получил бы этими тапочками по роже.
А насравшего посмотрела невропатолог, Вера Матвеевна. 'Что вы мне его показываете? Нормальный же мужик!' 'Да он в тапки насрал'. 'А, ну тогда да, это дело житейское'.
— Так что вот, — резюмировала Марта Марковна.
…Покуда в сестринской обсуждали эту острую тему на свой страх и риск, Анастасия Анастасовна, старушка-эпидемиолог, которая все суетилась вокруг санитарного начальника и норовила подсунуть ему новую модель какого-то очистительного шланга, тоже расслышала тявканье, хотя и была туговата на ухо. У нее затряслись руки, а Дмитрий Дмитриевич Николаев, главный врач 'Чеховки', решительно шагнул вперед:
— В порядке исключения, Сергей Борисович. Это палата-люкс, расширенного режима — телевизор, отдельный санузел… Мы сделали некоторые поблажки… за больную лично просил начмед.
— Я только передал пожелание, — незамедлительно поправил его сам начмед: новый в 'Чеховке' человек, писаный красавец — усатый, плечистый, охочий до женского пола, любитель выпить и сыграть на гитаре. Его только недавно перевели в 'Чеховку', и мало кто понимал пока, насколько опасен сей фрукт и вообще — хорош ли он или вовсе дурен. Он сменил Кирилла Ивановича, ветерана 'Чеховки', с которым пришлось расстаться по пьяному делу — не то по его собственному, уже легендарному, не то по чужому, то есть пьяному делу тех, кто подписывал приказ, будучи не в себе, в ответ на заявление об уходе, написанное тоже, вероятно, не в себе. Кирилла Ивановича теперь уж не было в живых.
Медовчин подошел к двери и распахнул ее ногой. В угол кровати забилась тщедушная дамочка со следами недавнего гипноза на заплаканном лице; она даже подвернула под себя загипсованную ногу, а в руках держала карликовую собачку, которая моська немедленно затеяла рычать и лаять на величественного ревизора.
— Я ж ему мамочка… он мне сыночек… — расстроенно и жалобно подвывала хозяйка.
Медовчин обернулся к заведующему травмой, Васильеву.
— Что она у вас делает?
— Проживает, товарищ… — Васильев, уже выстоявший на трех операциях, в изнеможении застрял на подобающем обращении. Генерал? Секретарь? Следователь? — В целях психотерапии, для благотворного воздействия на сознание и скорейшего заживления…
— С песиком все понятно. Я про больную спрашиваю, — зашипел ревизор и склонился над ухом Васильева. — Она ненормальная. Ей место не в травматологическом отделении, а в клинике неврозов или вообще в дурдоме. За деньги взяли — палата-люкс, говорите? Прошу пригласить к ней психиатра, пусть осмотрит и напишет официальное заключение.
Тут все замялись. Дмитрий Дмитриевич кашлянул в кулак, Анастасия Анастасовна с преувеличенной сосредоточенностью занялась шлангом, а начмед, звавшийся французской фамилией д'Арсонваль, повелел Васильеву молчать — разумеется, тайным знаком.
Но тот — обычно немногословный — проговорился.
— Видите ли, Сергей Борисович, наш приходящий психиатр — иным не располагаем — Иван Павлович Ватников… он сам того-с… он лег на лечение по причине расстроенных нервов… работа-то сами знаете, какая, с каким контингентом приходится…
Внутри Васильева закипало несвойственное ему бешенство. Он был из тех, кого медленно запрягают, зато потом… И ему не понравилось вырвавшееся у него неожиданное холуйское 'того-с'. Медовчин обозначился в его уме как фигура недружественная и вредная.
— Понятно, — Медовчин безапелляционно щелкнул себя пальцем по горлу.
Начмед многозначительно промолчал.
— Тоже, небось, у вас приютился, в каком-нибудь люксе?
Всеобщее молчание оказалось красноречивее слов.
— Тогда проводите меня к нему, и мы — если только он еще не нарушил режим и как свинья не напился — совместно решим судьбу этой барышни. Полюбовно. Собаке в отделении не место.
— Он на больничном и не вправе давать заключения…
— Я выпишу его с больничного, если он не даст заключения! — загремел Медовчин.
— Тебя отнимают у мамочки! — взвизгнула пациентка. Глаза у нее налились кровью, волосы встали дыбом.
Не считая нужным ей отвечать, ревизор выплыл в дверной проем. Вышли и остальные; в коридоре вся процессия еще раз задержалась над оскорбительными экскрементами.
— Странно это как-то, — пробормотал Васильев, сдвигая колпак и почесывая в затылке.
— И что же здесь странного? — надменно усмехнулся посланец с далекой санэпидемстанции — такой удаленной, что временами она казалась космической, пересадочным узлом между непохожими цивилизациями, порядок для которых, однако, един и обсуждению не подлежит.
