отпечатались лапы именно пятиногой собаки? Он что, кинолог? Следопыт? Эксперт-криминалист? И зачем он хотел вызывать милицию? Он выдал себя этим опрометчивым, безмозглым предложением, сорвался! Он заведомо знал, что дело, выглядящее натуральным, внутрибольничным, является уголовным преступлением! И на старуху бывает проруха…
Ватников встал и заходил по палате, ударяя себя кулаками в лоб.
— Где были мои глаза? Но как же пятая нога? Что это? Откуда это? Неужели — мутация на солнышке? Старшая говорила, что эти зверюги питаются градусниками, как крысы…
— Потерпите, друг мой, — покачал головой Хомский. — Всему свое время. Для начала нам надо заняться отделом кадров и, пожалуй, секретаршей Дмитрия Дмитриевича. Потом сфера нашей деятельности немного расширится…
Иван Павлович безропотно кивал и преданно, с обожанием глядел на Хомского. Тот стянул шлепанец и начал ковыряться между пальцами сквозь вязкий носок.
— А ботинок? Ботинки Каштанова? — спохватился Ватников. — Их давали понюхать собаке? Зачем? Каштанов — следующая жертва?
— Ботинки Каштанова — отдельная история, не имеющая отношения к нашей, — Хомский презрительно махнул рукой. — Обычное совпадение. Любая собака, если дать ей понюхать его ботинок, навеки потеряет обоняние. Это я могу вам сказать, ибо будучи духом во многое проникал и многому был свидетелем. Это мне позволено разгласить. Во всем виноваты его приятели-братовья…
— Гавриловы? — уточнил Ватников.
— Они. Шутили над ним, глумились над соседом и старым другом — шутки-то незатейливые, еще с армейских, детдомовских и детсадовских времен… Поочередно мочились в ботинок… это конченые люди, что с них взять — нассали, развлеклись… потом испугались, выбросили. Потом обо всем, естественно, позабыли… Спроси их сейчас — навряд ли вспомнят.
— Что-то они помнят, подлецы, — рассерженно пробормотал Ватников, припоминая бурную поисковую активность братьев.
— Да черт с ними, дорогой доктор. Поет охотничий рожок! Нас ждут дела поважнее. Возьмите с собой вашу трость… В ней нет ли свинца? Жаль — ну, берите такую…
Иван Павлович хотел было стронуться с места, да не смог: лицо побагровело, кулаки сжались от переполнявших его ненависти к д'Арсонвалю и чувства обожания к Хомскому; обожание брало верх, ибо любовь неизменно побеждает и торжествует, так что и д'Арсонвалю доставалась ее толика — Иван Павлович любил всех, и это сделалось для него сильнейшим психофизическим испытанием.
Рабочий день между тем катился к закату, гремя на манер бесполезной консервной банки.
Они вышли, держась друг к другу вплотную — только не под руку.
— В отдел кадров? — уточнил на всякий случай Иван Павлович.
— Нет, — загадочно ответствовал Хомский, — сначала мы спустимся к апартаментам Дмитрия Дмитриевича… Там тоже неладно!
— С кем это вы беседуете, Иван Павлович? — подозрительно и обеспокоенно спросила Марта Марковна, на беду проходившая мимо.
Ватников кашлянул в кулак.
— Мысли одолевают, концептуальные образы. Так, ни с кем, — сказал он нагло и беззаботно. — Сам с собой.
Марта Марковна смотрела им вслед и качала головой.
2
— Что теперь? — деловито осведомился Иван Павлович, предусмотрительно понижая голос до шепота, когда они достигли административного крыла.
— Будьте самостоятельны, мой друг, — мягко потребовал Хомский. — Все нити у вас в руках. Достаточно немного напрячься — ну же? Что вы видите перед собой, какую картину?
На миг остановившись, Ватников подумал и удовлетворенно хмыкнул.
Как ее звать, эту вертихвостку? При нем была другая…
'Наташа, небось, — неприязненно подумал Ватников. — Или Света. Называй Наташей или Светой — не ошибешься'.
— Света, вы позволите? — спросил он искательно, заглядывая в приемную Николаева.
— Вообще-то Бронеслава Виссарионовна Гоггенморг, — секретарша капризно поджала губы и посмотрела на Ватникова сердито.
Тот в сердцах ударил тростью так, что едва не высек искру из линолеума. Присмотрелся: действительно — солидная, зрелая женщина.
— Конечно, конечно — я и хотел сказать: Бронеслава, — забормотал он, ощущая, как Хомский приставляется сзади и продолжается ему в мозг сострадательным протуберанцем, подсказывая правильные слова. 'Надо было конфеток-то прикупить', — прошептало у него в голове, и было неясно, кто это произнес. От этого сладкого чувства, замешанного на звуке, по лицу Ивана Павловича поползла широчайшая и нелепая улыбка.
— Вы можете уделить мне несколько минут, Бронеслава Виссарионовна? — Ватников исторг из себя всю любезность, на какую он был способен, а это было немало, если оглядываться на его богатое профессиональное прошлое. Одновременно он изо всех сил напряг свою память, которая могла не управиться с роскошным именем.
Мед подействовал.
— Дмитрий Дмитриевич занят, — полувопросительно ответила та. Ей было трудно представить, что пациент может иметь какое-то дело к ней; она недавно устроилась на работу и не имела представления о Ватникове, его статусе и заслугах. Перед ней был пациент, каких много — возможно, с кляузой, но скорее всего — с прошением.
Иван Павлович, ведомый Хомским, присел на кожаный диван.
— Дело касается вас, Бронеслава Виссарионовна.
'Неплохо бы проверить и ее, — прожужжал Хомский, воспринимавшийся хребтом Ватникова наподобие электрической грелки. — В тех же кадрах…'
— Меня? — Секретарша натянуто улыбнулась. — Какие у вас могут быть дела ко мне? С какого вы отделения?
— С реабилитации, это на травме, — ответил Ватников, — но это как раз не имеет значения. — И он спросил, не таясь: — Недавно я застал вас у двери в кабинет Николаева — я местный сотрудник, знаете ли, я просто лечусь, и это временно. Вы явно подслушивали, и я не спрашиваю у вас, что именно — я спрашиваю: зачем? Почему вы этим занимались?
Лицо Гоггенморг пошло пятнами, как будто ей надавали хлестких пощечин.
— Выйдите вон и прикройте за собой дверь, — гневно приказала она.
Иван Павлович встал и заговорил Хомским:
— Я уйду, но знайте, что рано или поздно я все равно выясню, зачем и почему вы согласились слушаться Д'Арсонваля и шпионить за вашим начальником.
Это возымело известный эффект: кровь отхлынула от щек Бронеславы Виссарионовны, но она устояла и холодно молвила:
— Я не знаю, товарищ… вы даже не изволили представиться… о чем вы таком говорите. В любом случае вы ведете себя беспардонно, и я прошу вас немедленно уйти — иначе я позову охрану. Будь вы хоть кем угодно, я не стала бы доносить вам на руководство. Вон! — Она указала пальцем на дверь.
Ватников поклонился, и Хомский, беззвучно отлепившись и едва не рассыпавшись, тоже изобразил какой-то безобразный поклон.
Они вышли в коридор, где Ватников напустился на Хомского:
— И что же мы выяснили? Зачем вы поставили меня в дурацкое положение? Нам нечего предъявить этой женщине, а что до подслушивания, то все секретарши подслушивают.
