Олегов шагнул внутрь, ноздри залепило едким запахом незнакомой еды, длинный сумрачный зал был уставлен низкими столиками. В глубине на крошечном помосте сидел дряхлый старик и бренчал что-то восточное на балалайке, рядом с ним, на ковре, висела домбра и еще какой-то музыкальный инструмент. Увидев вошедших, старик перестал играть, но жирный мужчина за прилавком что-то сердито крикнул ему и тот снова затренькал. Олегова вели в глубину зала, когда он почти поравнялся со стариком, тот вдруг выдал пассаж из «калинки-малинки» . Олегов успел отреагировать лишь поворотом головы, его снова толкнули в спину, и он оказался в подсобном помещении, скудно освещенном слабой лампочкой под потолком.
Олегов был готов уже ко всему, во всяком случае, старался убедить себя, что готов ко всему. Хотя он понимал, что это самообман, нельзя быть готовым ко всему. Что значит быть готовым к тому, что с тебя заживо снимут шкуру, или кастрируют, или выпустят кишки, а на их место аккуратно положат голову с выколотыми глазами?! Честно говоря, к этому он не был готов, как не был готов к тому, что его вдруг крепко схватят за руки и прыснут в лицо терпким аэрозолем, который своим пронзительным запахом заставит тут же забыть обо всем происходящем…
ГЛАВА18
Чего он от меня хочет? — Эта тоскливая мысль вертелась в голове рядового Тарасова. Он ожидал от начальника особого отдела каких угодно вопросов: о колонне, о патруле, о корешах. Вместо этого он расспрашивает о паршивых политзанятиях, что, мол, замполит роты им рассказывает и какое впечатление от рассказа остается. Наверное, проверяет мою политическую зрелость, прежде чем бухнуть главным вопросом, решил Тарасов.
— … А еще он учит английскому языку! — ляпнул, как ему показалось некстати, Тарасов.
— Кого? — подчеркнуто равнодушно спросил Михал-Михалыч и подавил рукой поддельный зевок.
— Марченко, — охотно ответил Тарасов и небрежно добавил, стараясь оставить у особиста впечатление о себе, как о парне открытом и словоохотливом, которому нечего скрывать, — он и блокнотик купил, Марченко в нем дневник пишет…
— Знаю, знаю, с дембельскими стишками, — засмеялся Михал-Михалыч, — Люблю, кстати, почитать солдатский фольклор.
— Нет проблем, — деловито сказал Тарасов.
— Да ладно, ладно, — замахал руками Михалыч, — не подумай, что это я всерьез, тоже мне секрет нашелся. Просто я же понимаю, что солдат порой стесняется… Ну ладно, ты иди, были у меня к тебе еще вопросы, но поговорим в другой раз, сейчас у меня времени нет.
Следующего раза не будет, твердо решил про себя Тарасов, запахло жареным, возможно, это его и жарили, чтобы потом с аппетитом скушать…
— Андреич, сколько у тебя чеков? — спросил Тарасов у сержанта Андрианова, который сидел в курилке, блаженно подставив солнцу свою физиономию. Андрианов открыл глаза, посмотрел по сторонам и ответил:
— Сотни две. А что?
— Что бы ты хотел иметь на эти деньги?
— Штруксы, «сейко» и пару браслетов.
— А пара «Ориентов» не устроит?
Андрианов внимательно посмотрел на Тарасова.
— Ты что, дурак?
— Деньги нужны, причем срочно.
— Ладно, тащи.
Тарасов кивнул головой и пошел в сторону сортира. Почти подойдя, он оглянулся, никто за ним не следил, и свернул. Через груду мусора он перебрался ко входу в угловую башню крепости. Круглая двухэтажная башня, сложенная еще в двадцатых годах из толстенных камней, имела множество бойниц, тоннелей, лестниц, коридоров. Лестницы крошились и разваливались, пол в темных узких коридорах был усыпан мусором, копившимся десятилетиями, и битым кирпичом. Часовые ночью боялись стоять на этих башнях, постоянно слышались какие-то скрипы и шорохи, ходили упорные слухи о забытых подземных ходах, ведущих из дворца в город.
Подняв с земли на всякий случай кусочек кирпича, Тарасов осторожно вошел во мрак кругового перехода, огибавшего подножье башни по периметру.
— Раз, два…шесть, семь, — отсчитал он шаги и протянул руку вперед. Нащупав железный крюк, торчащий из стены, он на ощупь отсчитал три кирпича влево, четвертый шатался, он вынул его… За спиной послышался шорох, он обернулся и увидел сверкнувшие кошачьи глаза. Взмахнув для броска кирпичом, он все же мягко бросил его к ногам, решив не вызывать шума. Запустив руку в тайник, он выгреб содержимое и рассовал по карманам…
… Еще через пятнадцать минут состоялась сделка, которой предшествовало разрезание голенища сапога сержантом Андриановым…
— Головные уборы снять! — строго скомандовал на входе в столовую дежурный по части. Команда эта всегда звучала на входе в столовую, никто не задумывался, что в душной столовой только мазохист будет потеть с пилоткой на голове.
— Справа по одному, вперед! Котелки и ложки на входе — к осмотру!
Гуськом, один за одним, с интервалом в три шага, личный состав четвертой парашютно-десантной роты стал втягиваться в столовую. Интервал нужен был для того, чтобы дежурный по части на входе успел глянуть в котелок каждому солдату — чист ли он, а фельдшер, стоявший за ним, успел сунуть каждому в руку две круглых желтеньких витаминки.
Тарасов, зажав пилотку подмышкой, молча показал дежурному котелок с подкотельником, шагнул к фельдшеру, сержанту из полкового медицинского пункта и вполголоса быстро сказал:
— Привет, таблетка. Мне бы прививку.
— Четверной, — так же вполголоса ответил сержант и громко прикрикнул, — А ну проходи, не задерживай!
За обедом Тарасов лишь похлебал щей из кислой капусты, овсянку есть не стал.
— На, Боря, ешь мое мясо, — Тарасов зачерпнул из общей для всего стола тарелки самый большой кусок мяса и положил его в котелок Загорного. Тот благодарно кивнул головой и тут же впился зубами в мясо, опасливо косясь на рядового Ассадулина, который криво усмехнулся, увидев великодушный жест Тарасова. Осторожность Загорного была не напрасной. Выждав момент, когда ни Тарасов, ни командира роты, зорко глядевший на столы роты, не будут видеть, Ассадулин хладнокровно взял кусок белого хлеба Загорного и отломил больше половины. У Бори чуть слезы не выступили от обиды, он уже представлял, какое это наслаждение, съесть этот кусман с компотом, но о том, чтобы жаловаться, и речи не могло быть. Во-первых, жалобщиков в роте ненавидели и называли» шестерками» . Во-вторых, Ассадулина, хотя он и прослужил всего год, все в роте побаивались. Он был невысокий, но крепенький, никого руками не трогал, но многие боялись его взгляда и улыбки, взгляда карих глаз и плотоядной улыбки на его круглом, как луна, лице. Замполит как-то попытался разобрать его на комсомольском собрании, но не смог, потому как ни один солдат, ни молодой, ни дембель, не сказал ни одного слова против Ассадулина…
— Четвертая рота, встать! На место мытья котелков — шагом марш! — скомандовал командир роты. Оглянувшись, не видит ли ротный, Тарасов сунул свой котелок Загорному.
— Боря, если не трудно, помой, пожалуйста. Я в медпункт забегу, что-то голова болит.
— Конечно! — Боря охотно схватил котелок, довольный, что хоть чем-то может помочь своему покровителю.
В коридоре полкового медицинского пункта пахло, как положено, лизолом и хлоркой.
— Привет, «таблетка»! — хлопнул Тарасов по плечу фельдшера, с которым познакомился давно в одной из колонн.
— Как дела? — лениво оторвался тот от журнала, который читал сидя за столом.
