— Не фамидам. Не понимаю.
Как будто обрадовавшись, что его не гонят сразу, старик просительно заулыбался.
— Деньги, мне обещали много денег заплатить за бабу, — заговорил он по-русски.
— Не знаю, подожди Рахима, — нехотя ответил Олегов, потом спросил. — А что, это твоя дочь?
Старик махнул рукой.
— Внучка, но не от мусульман ханум. В городе жила, я и забыл про нее. Приехала.
— У тебя было две жены? — спросил Олегов.
— Было. Давно было. Одна — мусульман. Другую давно купил мне отец, русскую жену.
Дальше расспрашивать Олегову не хотелось, что-то ему подсказывало — прекрати, хуже будет. Но и грубостью прервать разговор он не мог.
— Откуда она тут взялась?
— Русские убивали русских. Отряд шел. У солдата была женщина, он просил ее спрятать. У отца была лавка, много денег, он купил ее и спрятал.
— Хорошо спрятал? — усмехнулся Олегов.
— Хорошо. Комиссар ее искать приходил, в лавку. Отец ему, чтобы не искал, ожерелье дал, из стекла, в горах бывает.
— Взял?
— Нет, — засмеялся старик. — Подержал и бросил. А солдат с ним был, с ружьем, так тот за спиной комиссара схватил — и в карман.
— «Я пришел получить свои деньги» /фарси/
— «К черту, исчезни!»
— «Хорошая девушка»
— «Хочешь получать от жизни удовольствие — иди туда.»
— «Наплевать.»
— «Чем сидеть без дела, лучше делать девочек.»
Олегов кивнул головой, глянул на небо, на котором стали проступать звезды, и спросил:
— А что, у той русской жены твоей были еще дети, не от тебя?
— Зачем обижаешь, — сказал старик и стал возиться в складках своего халата. Он извлек и показал Олегову истрепанную полоску картона, сложенную гармошкой. Он развернул ее и стал показывать пальцем.
— Вот у меня сын родился, вот я дома был, а вот — война была, детей не было, а вот — на заработки ездил. Я умный, когда меня дома нет — записал.
Олегов изумленно смотрел на этот календарь, описывавший половую жизнь этого старика более чем за шесть десятилетий. Конечно, он не всегда был стариком.
— Хороший картон раньше делали, — некстати сказал Олегов.
— Не картон, кожа такая. Не знаю, как по-русски называется. — гордо ответил старик, непонятно, чем больше гордясь, то ли революционным контролем и учетом за рождаемостью детей в семье, то ли качеством материала, на котором исполнен календарик.
— Может быть, родственничками будем?… — пробормотал Олегов.
— Что? — подобострастно склонился старик.
— Ничего, отстань. Иди, Рахима жди, — грубо ответил ему Олегов.
Старик с обиженным видом отошел, а Олегов привстал, поправил одеяло и снова лег. Настроение у него стало скверным. Предположим, я подойду к костру, схвачу автомат и перестреляю их всех, подумал он. А зачем, и что потом? Конечно, героином торговать нехорошо, да и людьми тоже… На этой дурацкой мысли и оборвались его размышления, потому что всполошился в своем гнезде наблюдатель, вполголоса что-то заверещавший.
Внизу у кишлака светились фары двух машин, а еще минут через двадцать на площадке появился Рашид в сопровождении человека, одетого по-городскому.
— Миша!
— Чего?
— Вставай, пойдем сейчас! Ты готов?
— Все свое ношу с собой, — усмехнулся Олегов. Собирать ему было нечего. Карманы были совершенно пусты. — А почему такая спешка? Ведь ты говорил, что завтра?
— Не один пойдешь, — озабоченно ответил Рашид и добавил в полголоса, — с серьезными людьми пойдешь, а им ждать некогда…
… Кто из них были людьми серьезными, а кто — не серьезными, определить было трудно. В свете ярких звезд и узкого серпа луны были видны лишь черные силуэты людей и верблюдов, на которых перегружали груз из машин с потушенными фарами. В свете приборной доски одной из машин Олегов заметил мужчину в пиджаке и галстуке, таких нелепых в этих песках. Рядом с ним сидел Рашид и что-то говорил, а тот, что в галстуке, молча слушал, рассеянно глядя сквозь Олегова
…И опять для Олегова не нашлось персонального верблюда, неудобство доставлял и груз, не дававший свободно положить ноги.
— Ех! Ех! — понукали верблюдов быстрее шевелиться невидимые в темноте голоса. Олегов попытался по звездам определить, в каком направлении они идут, но не смог — небо над ним тряслось, надо было крепче держаться, да и Большая Медведица словно спряталась среди ярких звезд, тысячами глаз с любопытством глядевших вниз, на караван из пяти верблюдов, спешащий на юг.
Караван вдруг остановился на гребне высокого холма. Послышался негромкий разговор, явно что-то ожидалось, что-то должно было произойти.
Граница рядом, понял Олегов. Он вспомнил о новинке научно-технического прогресса, рожденной благодаря Афганистану — минных полях, не поддающихся разминированию и реагирующих на шаги человека или верблюда, но не других животных, — и приуныл, но затем справедливо рассудил, что раз Рашид отправил его с серьезными людьми, то и минные поля на границе тоже учтены.
С далекой сопки километрах в десяти вдруг вспыхнул прожектор, такой же мощный, как те, что стерегли ночной Кабул. Олегов приготовился выполнять команду лечь, но ее не было. Прожектор в считанные мгновения оббежал окружность, на миг ослепив и их. Верблюд под Олеговым вздрогнул и уперся в склон высокой сопки где-то впереди, куда они шли.
И опять тяжело застучали по ночной пыли копыта верблюдов, направляемых к той сопке, которую периодически высвечивал прожектор.
Безумно-яркий глаз прожектора хладнокровно глядел, как люди за поводья тащили упирающихся верблюдов в полосу белого света по склону холма к контрольно-следовой полосе сквозь дыру в колючей проволоке. Люди, да и верблюды, наверное, чувствовали облегчение, удаляясь все дальше в темноту. И стоило им перевести дух, оставив границу в километре позади, как единственно безопасный проход вздыбился от артиллерийских разрывов, вздымавших невидимые в ночи тучи пыли и заметавших следы каравана…
…День, ночь и еще день были наполнены для Олегова тягостным ожиданием, ему хотелось, чтобы верблюды шли быстрее, чтобы быстрее уйти из этих песков и каменистых холмов, которые он воспринимал как враждебное пространство. Четверо его спутников, неразговорчивых как с ним, так и между собой, вели себя так, как будто подобные походы были для них делом привычным. Выделялся из них лишь тот, которого Олегов видел с той стороны границы в машине. Тогда он выделялся галстуком в пустыне, теперь же — подчеркнутым бездействием. На привалах он не хлопотал вокруг верблюдов, он не шел с миской за едой — ему приносил ее Аслам, кланявшийся подобострастно молодому парню с тонкими чертами лица, с тонкими усиками, одетому в грязный засаленный халат. Так ведет себя хозяин, решил для себя Олегов. А хозяина, как видно, интересовал прежде всего груз: небольшие, но очень тяжелые тючки на двух верблюдах. Один был закреплен на верблюде «хозяина» , а другой, по какой-то логике, был приторочен на верблюде Олегова.
Вопросов Олегову никто не задавал, да и он не решался вступать с кем-нибудь в разговор. Пусть все идет, как идет, — решил он. Гнетущее молчание и недоверие друг к другу легче стало переносить, когда
