ночью, обходя невидимое селение, к ним привязалась собачонка. Это была та порода, единственно которая и выживает в эпоху гражданских войн, когда население поголовно вооружено и жрать нечего. Грязная жалкая собачонка, которая прямо стелилась по земле, со слезами к глазах выпрашивая кусок хлеба, совершенно не умела лаять, из глотки у нее вырывался еле слышный хрип. Стоило Олегову оставить ей горстку каши, как она безоговорочно признала его за своего хозяина, подхалимски улыбаясь, бежала рядом с его верблюдом.
Не отстала она и тогда, когда они вошли в предгорье, а затем ступили на горную тропу. Собачонка лишь взвизгнула, когда верблюд Олегова оступился на неустойчивом камне и присел на передние ноги. Сзади что-то сердито крикнули, Олегов, не зная, что нужно делать, соскочил с верблюда, подбежал Аслам с перекошенным от злобы лицом, схватил за поводья и стал дергать. Верблюд, тяжело раздувая ноздри, поднялся, шагнул вперед и…повалился с тропы вправо, в некрутой откос, усеянный острыми обломками скал.
Аслам и еще двое вооруженных погонщиков подошли к хозяину каравана, то коротко скомандовал, и все трое спустились вниз, принялись освобождать верблюда от груза. Из брезентовых мешков с поклажей были извлечены две сумки из плотной желтой кожи, которые, как видно, и составляли главную тяжесть груза. Аслам схватил сумки и, натужно сгибаясь, потащил было их к своему верблюду, но хозяин, зло улыбаясь тонкими губами, крикнул, останавливая его. Сумки закрепили на верблюде одного из вооруженных охранников. Самого парня, к его неудовольствию, пересадили к Асламу, а его место занял Олегов. Собачонка, повертев головой то в сторону дергавшегося в ложбине верблюда, то в сторону уходящего вверх по тропе каравана, побежала за караваном.
Теперь, когда сумки не были укутаны одеялами и брезентом, Олегов мог составить впечатление о багаже хозяина. Добротная кожа и прочный металлический запор с замком производили солидное впечатление. Чуть видно на коже проступало тиснение — английские буквы и арабская вязь. Нет, это не боеприпасы, — понял Олегов, ударяясь ногами в сумки и опираясь на них руками. Металл, полный мешок металла, если там золото, так откуда же так много? Он трясся на верблюде и размышлял об этом, чувствуя, что у него просто не хватает фантазии и воображения, чтобы догадаться. Во всяком случае, не Бабраку везем…
Перевал оказался не крутым, за узкой извилистой тропой караван вышел на плоскую вершину горы, усеянной гравием. Главные вершины были далеко впереди, клонящееся к закату солнце высвечивало далекие их вершины, уже посеребренные ранним осенним снегом. За полчаса преодолев плоскогорье, они достигли спуска в долину. По оживлению Аслама и его людей, Олегов понял, что им предстоит последний переход. Сама долина была уже погружена в сумерки, ни дорог, ни кишлаков видно не было. Чуть спустившись вниз, они спешились в укромной расщелине.
Хозяин каравана весь груз сложил в одно место, сам сел в стороне, стал перематывать грязные обмотки на ногах. Аслам послал одного из парней вверх на скалу наблюдать, а сам с напарником принялся разводить костер.
Хозяин недовольно что-то спросил у Аслама, тот, оправдываясь, ответил и показал небольшой мешочек, извлеченный из поклажи.
— Что он сказал? — впервые за два дня молчания спросил Олегов, он почувствовал, что его голос слегка сел.
— Хочет варить суп из нута, а его варить нужно всю ночь, — улыбнулся черноглазый парень и провел большим пальцем по узкой щеточке черных усов.
— Нут?
— Так здесь называется горный горох. Очень вкусный суп.
— Понятно, — Олегов помолчал с минуту, затем снова взглянул на владельца мешков с золотом, одетого в вонючее тряпье. — Так как я доберусь до Кабула? Ты ведь здесь главный? Мне нужно в Кабул.
Тот засмеялся, кивнул головой.
— Знаю, знаю. Утром ты и узнаешь. Ложись спать.
К середине ночи скалы остыли совсем. Холодный камень стремился высосать тепло из спящих человеческих тел, лежавших, завернувшись в одеяла, на площадке. Почувствовав, что холод пробирает спину до самых почек, Олегов перевернулся на живот, поджал под себя руки, но и так удалось подремать совсем недолго из-за неудобства. Совсем уже очнувшись ото сна, Олегов глядел в сторону костра, размышляя, не пойти ли туда, коротать время у огня.
Аслам у огня не спал. Приготовление супа из нута, как оказалось, было делом кропотливым. Олегов видел, как Аслам что-то сливал, промывал, затем снова клал в два котла над костром, резал мясо и еще что-то. Лишь единственная кулинарная операция показалась странной — оглянувшись, Аслам откуда-то из шаровар достал небольшой пакетик и высыпал его содержимое в тот котел, что был побольше.
Нет, к костру я не пойду, решил Олегов, береженного Бог бережет, как говориться, глаза в стенку — и вдоль стены, никакой инициативы…
На рассвете ему все же удалось вздремнуть, проснулся он от солнечных лучей, ласково согревавших его лицо. Он встрепенулся, сел. Рядом весело вертела хвостом собачонка. Небо было как всегда празднично-синим.
— Хорошо поспал? Пойдем кушать, — улыбаясь, сказал хозяин каравана.
— Слушай, а ты не араб? — спросил вдруг Олегов. Ему почему-то показалось, что он разглядел неуловимую разницу между чертами лица хозяина и всех остальных.
Араб, если он был арабом, перестал улыбаться и жестко спросил:
— А тебе зачем это знать?
— Да мне-то ни к чему, — пожал плечами Олегов, — я только хотел сказать, что мне не понравилось, как Аслам ночью в котел с супом какой-то порошок насыпал… Мне ведь в Кабул надо…
— Сам видел? Что видел? — араб сел рядом.
— Он из штанов какой-то пакетик достал, оглянулся и высыпал. Может, так и варят суп, не знаю. Тебе решать, ты хозяин…
Араб задумчиво кивнул головой, посмотрел в сторону костра. У костра был один Аслам. Один парень был наверху наблюдателем, а другой возился с поклажей спиной к ним. До костра было шагов пятнадцать.
С той же задумчивостью араб протянул пустую руку собачонке. Та подползла на животе, лизнула ладонь раз, другой. Араб поманил ее, стал ласково гладить ее по загривку, искоса поглядывая на Аслама. Не поверил, решил было Олегов, как вдруг в тот миг, когда Аслам отвернулся от огня в сторону подстилки, на которой лежали ложки и миски, араб схватил собачонку, с силой швырнул ее в котел и тут же принял прежнюю расслабленную позу.
Котел, сбитый собакой, рухнул вместе с ней в огонь, пламя и обжигающее варево на миг пробудили в собаке ее собачье достоинство. Она завизжала прорезавшимся от боли голосом и волчком завертелась по площадке.
Взбешенный Аслам попытался ударить ее ногой, но промахнулся и схватил автомат, лежавший под подстилкой. На визг собаки подбежали двое других. Араб вскочил со своего места, что-то заговорил, указывая то на небо, то на автомат. Олегов понял, что он говорит, что выстрелы будут слышны.
Олегов встал, подошел к Асламу, взял у того из рук автомат. Аслам выпустил его из рук неохотно, лишь повинуясь команде араба. Олегов повернулся к одному из парней, показал пальцем на темный головной убор: «Дай! «Взял его, размотал и стал длинной матерчатой лентой плотно закручивать дульный срез автомата. Это, конечно, не настоящий глушитель, подумал Олегов, прицеливаясь в корчащуюся от боли, спасшую его жизнь собаку, с которой уже начала облезать шерсть. Выстрел прозвучал глухо, чуть смягченный тканью. Олегов протянул автомат обратно Асламу, но тот не успел его взять, автомат перехватил араб и повесил себе на плечо.
Завтракали все молча, у Аслама нашелся мешочек, плотно набитый толчеными грецкими орехами, перемешанными с кишмишом, всем хватило по две горсти. Еще через час, что-то увидев в долине у подножья горы, засвистел наблюдатель.
— Тебя зовут Миша? — спросил араб.
— Да.
