— Воин-интернационалист?
— Да, — криво усмехнулся Олегов.
— Мы тоже интернационалисты, — улыбнулся араб.
— Да, я вижу…
— Что видишь?
— Вижу, что все заодно: и мои бугры, и духи, и граница для вас нараспашку… И золотишко, наверное, не советское везешь…
— Откуда знаешь про золото? — насторожился араб.
— Вот тут у меня еще кое-что есть, — Олегов тронул пальцем свой висок. — Вот только как вы такие мешки в Союз провезли? Впрочем, вопрос идиотский, граница вам не помеха.
— Законы и границы — это паутина, которую плетут пауки, чтобы ловить мошек. А мы — жирные мухи, которые эту паутину рвут. А таможня… Таможню можно купить. В конце концов, все можно провезти дипломатической почтой…
— Как эти мешки?
Араб засмеялся, шутливо погрозив пальцем.
— Ладно, Миша, будет трудно — позвони. Вот телефон.
На помятой бумажке он карандашом вывел несколько цифр, написал он их не в строчку, а кольцом.
— Вот эта первая, в эту сторону читать. А лучше запомни.
— Кого спросить?
— Сам назовись. Лучше не Миша, а… Шом. Пусть ты будешь Шомом.
— Это телефон в Москве или в Кабуле?
Араб снова засмеялся.
— Да нет. В Эр-Рияде.
— Это где?
— На карте посмотришь, — снова засмеялся тот.
— Однако… — пробурчал Олегов.
Среди шейхов у меня друзей еще не было, подумал он, пряча бумажку в карман.
— Все, сейчас нас встретят, — сказал араб. — Тебя сначала отвезут в Мазари-Шариф, затем прямо в Кабул.
Снизу послышались голоса, что-то в ответ кричал наблюдатель. Типичные духи, — подумал Олегов, глядя на пестро одетых людей с автоматами. Они подходили к Асламу и его спутникам, приветствовали их, трижды целовали в щеки, под общий смех один полез целоваться к Олегову. Он сначала отшатнулся от неожиданности, но пару раз все же коснулся щекой, давно не видевшей бритвы, такой же волосатой щеки маджахеда.
Вниз верблюдов, как обычно, вести было намного труднее, чем вверх. Незаменимые в песках, они неуверенно шли по камням. К тому же, только ступив на тропу, передний верблюд наложил себе под ноги вонючую кучу, что позабавило всех и вызвало веселое возбуждение.
Аслама из виду Олегов потерял, как и его товарищей. Не зная, куда приткнуться, он ходил следом за арабом. Тот, впрочем, не возражал. Через полчаса, благодаря этому, Олегов стал свидетелем сеанса связи. Прямо на земле расстелили небольшой коврик, засверкавший чешуйками элементов солнечных батарей, рядом на камне развернули складную тарелку космической связи.
Выждав несколько минут, пока бородатый связист не настроил аппаратуру, араб взял в руки телефонную трубку элегантной формы и стал говорить в нее, весело улыбаясь:
— В Эр-Рияд звонил, папе? — полюбопытствовал Олегов, когда араб отдал трубку связисту.
— Угадал! — захохотал араб. — А что, хочешь поговорить? Говори номер.
Олегов отрицательно покачал головой. Звонить ему было некуда. Дома у него телефона не было. А если позвонить на работу отцу, то там бы ответили, что он уволился и уехал неизвестно куда. «Батя, на твое имя пришлют деньги, бери все и срочно уезжай к бабе Глаше, сам знаешь куда, адрес никому не говори. Писем мне не пиши, и я не буду. Дай Бог — через год встретимся… «Письмо уже дошло, наверное, до далекого степного Усть-Каменогорска, до улицы со звучным названием «Набережная красных орлов» .
Вскоре, поднимая за собой шлейф белой густой пыли, подъехали два огромных грузовика. «Мерседесы» , как обычно, были сплошь разрисованы, кабина увешена гирляндами и кисточками. В кузовах блеяли овцы, через щели виднелась их грязно-серая шерсть и безучастные мордочки.
— Это что, за мной? — мрачно спросил Олегов. Ехать в вонючем грузовике ему представлялось еще более худшим, чем трястись на верблюде.
— Через горы долго, да и опасно, мало ли что может случиться, — ответил араб и кивнул головой водителю, бородатому старику.
Водитель махнул Олегову, чтобы тот шел за ним и первым полез в кузов грузовика. Все оказалось еще хуже, чем предполагал Олегов. Растолкав овец, он указал Олегову на нишу в кузове у самой кабины, прикрытую досками, испачканными овечьим пометом.
Стараясь сохранить невозмутимость, чувствуя, что сгорает от стыда, Олегов лег в нишу на живот и положил под голову руки. Послышались веселые голоса, смех, эти звуки заглушались топотом копыт прямо над головой. Еще немого, и «Мерседес» затрясся по ухабам грунтовой дороги, вытрясая внутренности Олегова.
Ящерица во всем виновата, — подумал Олегов. Да нет, ящерица была потом. Скоро начался асфальт, Олегов понял, что скоро они выедут на ту самую дорогу, с которой несколько месяцев назад начались его злоключения. Из всего, что выпало ему, самым унизительным ему казалась эта дорога, это возвращение в Кабул в грязи, в овечьем навозе, который сочился сквозь щели.
Изредка приходил сон, и снова на каком-нибудь ухабе он просыпался в грязь и зловоние. От еды на одной из коротких стоянок он отказался — боялся, что вырвет. Единственное, о чем он мог думать, так это о том, сколько ему еще осталось ехать. Если удачно подъедут к Салангу, то через сутки, военные же колонны это расстояние со всеми предосторожностями проходили не быстрее, чем за двое-трое суток. Лишь бы не обстрел…, да собаки, которые вместе с саперами перед Салангом обнюхивают каждую машину на наличие взрывчатки. Интересно, чем я сейчас пахну? Наверняка, не взрывчаткой…
ГЛАВА 32
… В комнате полумрак, окна задернуты плотными красными шторами. В комнате сидят два человека. Один — в халате, запахивающем тучное тело, кресло под ним поскрипывает. Другой — загорелый и худощавый, он одет в добела выгоревшую военную форму, на его погонах по три маленьких звездочки. Они молчат, тема разговора уже исчерпана, они лишь довольно поглядывают друг на друга.
— Завидую тебе, мне Ташкент очень нравится, давно как не был там, — говорит толстяк со вздохом сожаления.
Его собеседник ухмыляется, разводит руками, мол, ничего не поделаешь. Потом он вдруг спохватывается:
— Вот только… — и замолкает.
— Говори, говори, — хмурится толстяк.
— Девушка, конечно, хорошая…Вот только я боюсь, она недостаточно несчастна, чтобы во-первых — вызвать жалость, а во-вторых — согласиться на поездку.
— Куда она денется, согласится, — машет рукой толстяк, но потом добавляет, — А ведь что-то в этом есть. Здорово ты это сказал: недостаточно несчастна… Хотя, что у нее осталось — выживший из ума дед, который вот-вот помрет.
— Вот именно, как такого бросишь, — вздыхает собеседник толстяка и улыбается.
Беседа снова гаснет. Расслабившись в удобных креслах, они молчат в полумраке, то ли о чем-то размышляя, то ли в ожидании чего-то…
