старалась высыпаться, бегала по утрам, пила сельдерейный сок – и все для того, чтобы на балу по внешним параметрам обскакать Еву Сторм и доказать Амалии, что я буду достойно смотреться на месте вышедшей в тираж голландки.
В Париже у меня появилось много новых приятелей, некоторые даже претендовали на статус «лучший друг». Попадались и те, кого я допускала до своей постели. Но с мужчинами мне не везло – это факт.
К своим восемнадцати годам я умудрилась переспать с тридцатью двумя мужчинами, и воспетого сентиментальной литературой «одного-единственного» среди них так и не нашлось. Не могу сказать, что я очень от этого страдала. Любовь со всеми ее составляющими была для меня скорее чем-то машинальным, нежели жизненно необходимым.
Но однажды все изменилось. Как это обычно и бывает, любовь застала меня врасплох.
Произошло это в одном модном ночном клубе, куда меня пригласил шапочный знакомый – мелкий ресторатор итальянского происхождения.
Там-то, в прокуренном аквариуме пошловатой дискотеки, за одним из дальних столиков я вдруг заметила человека, который одним своим взглядом заставил мое сердце сорваться с места и совершить сложный акробатический кульбит.
Его звали Майкл Берсенев. Он говорил по-русски довольно бегло, но с чудовищным акцентом (впоследствии выяснилось, что его дед был сибиряком). Если честно, я обрадовалась и этому (но виду, естественно, не подала) – в последнее время я все реже и реже слышала родную речь, а с английским никогда особенно не дружила, что уж говорить о французском.
Он не принимал участия в бурлящем веселье. Одиноко сидел за столиком, спрятанным в нише, и пил белое сухое вино. Когда мой приятель, ресторатор, представил ему меня, у скучающего Берсенева, что называется, загорелись глаза. Я это сразу просекла.
Майкл Берсенев предложил «прекрасной Анастезии» присоединиться к его скромному обществу. Я сразу же согласилась – несмотря даже на то, что он перепутал мое имя. И у меня была довольно веская причина – этот Берсенев был невероятно, демонически красив.
Я смотрела на него как зачарованная.
Уж каких только мужиков я не повидала! Взять хотя бы идеальных по всем параметрам манекенщиков, со многими из которых я поддерживала более чем близкие отношения (а что, надо же как-то развлекаться во время бесконечных примерок и фотосессий; классный секс с идеальным мужчиной – чем не развлечение?). Но никто из этих эталонных красавцев не нравился мне по-настоящему. Все они казались мне вылепленными по одному шаблону.
Что же касается моих личных роковых мужчин – я имею в виду Данилу и поэта-буддиста Ра, – они ни в какое сравнение не шли с этим Берсеневым.
Все дело в том, что он был
На вид ему можно было дать лет тридцать пять – сорок. У него было смуглое породистое чуть удлиненное лицо, густые темные брови, всегда немного прищуренные – как у улыбающегося человека – глаза и плотно сжатые, четко очерченные губы. Его нельзя было назвать холеным – к буйным черным чуть вьющимся волосам Майкла явно не притрагивалась рука модного стилиста. Но именно в этом и была его изюминка. И еще – от него пахло морем. Именно морем – честное слово! Как будто бы он искупался, а душ принять не успел.
И я, которую окружающие считали нагловатой (и даже хамоватой), вдруг почувствовала себя двенадцатилетней стеснительной девочкой.
Обычно у меня не возникало коммуникативных проблем с мужчинами. Вокруг меня постоянно кучковались какие-то типы большей или меньшей степени подозрительности. Мне оставалось только инертно выбирать. Но в тот вечер что-то изменилось во мне, и я даже не представляла, о чем с ним заговорить. Почему-то мне не хотелось показаться дурой. И почему-то мне вспомнилась давно позабытая французская кондитерская, где вероломный Данила откармливал меня молочным желе. Тогда я тоже стушевалась и чувствовала себя полной идиоткой.
Да, но тогда я была четырнадцатилетней сопливой девчонкой, робкой и неопытной!
Сейчас же мне было восемнадцать, я два года самостоятельно жила в другой стране, вдали от родственников, и метила, между прочим, в топ-модели. Мне ли стесняться какого-то Берсенева, который даже мое имя не может произнести, не исковеркав!
И все же… как же все-таки хорошо, что моя слабая, немного грустная улыбка (один известный фотограф сказал, что Анастасия Николаева не улыбается, а только намекает на улыбку) завораживает мужчин. Украденное у Джоконды выражение лица позволяет мне держать паузу в тех случаях, когда я не знаю, что сказать. Вот как сейчас.
– Вы живете в Париже? – спросил Майкл. – Вы эмигрантка?
Я удивилась и даже немного обиделась. Ведь, представляя меня, мой приятель, ресторатор, четко объяснил, кто я такая. Неужели он умудрился этого не запомнить?
– Я топ-модель, – с некоторым вызовом произнесла я, – и живу везде сразу. В данный момент работаю в Париже. Возможно, скоро перееду в Милан или Нью-Йорк.
К слову сказать, ни в одну из этих модных столиц меня пока никто не приглашал, я сказала это для того, чтобы произвести на Майкла впечатление.
– Жаль, если так, – улыбнулся Берсенев, – у меня есть для вас предложение о работе. Здесь, в Париже.
– Но у меня контракт, – приподняла я бровь, – мое рабочее время расписано по минутам.
Я сказала это и сразу же сама почувствовала, что тон был взят неверно. Берсенев нахмурился. Наверное, ему не нравилось, когда девушки ведут себя так вызывающе и уверенно. Такие мачо, как он, любят, чтобы их спутницы находились в полутени.
– Вы можете обратиться к моему агенту, я дам вам телефон, – смягчилась я.
– Зачем мне какой-то агент, если то, что мне надо, сидит здесь? – расхохотался Берсенев.
– Вы фотограф? – поинтересовалась я.
– Я художник. Это мое хобби. Пишу портреты. У вас интересное лицо, я хотел бы написать ваш портрет.
Если бы эта небрежная фраза слетела с других губ, я задохнулась бы от возмущения. Я совершенно точно не дала бы нахалу спуску. Я бы его на ужин съела. Но мрачное обаяние Майкла Берсенева являлось пропуском в тот мир, обитателям которого позволяется говорить все что угодно. Даже сказать будущей топ-модели Анастасии Николаевой, которой восхищается весь Париж, что у нее, мол, интересное лицо. Как будто я сама не знаю, что интересное. Если бы мое лицо было другим, я бы здесь сейчас не сидела.
– Модели не позируют художникам, – терпеливо, хотя и не без некоторого раздражения, объяснила я, – вы отдаете себе отчет в том, о чем просите? Знаете, сколько стоит мое время? Между прочим, я недавно пробовалась на роль в фильме Люка Бессона.
– А кто такой Люк Бессон? – невозмутимо спросил меня странный собеседник.
– Вы прилетели с другой планеты? – беззлобно поинтересовалась я. Этот человек одновременно раздражал и притягивал меня.
– Не сердитесь, дорогая. – Он сжал мою руку чуть выше локтя.
Это был ни на что не намекающий дружеский жест, но почему-то меня словно накрыло горячей волной. Я понадеялась, что он этого не заметил. Хотя насмешливая улыбка Майкла Берсенева свидетельствовала об обратном. Он не сразу отпустил мою руку – тонким нервным пальцем провел по моей бледной гладкой коже. Я даже вздрогнула от предвкушения – а что, может быть, и правда согласиться на портрет? Но тогда он решит, что я растаяла под лучами его обаяния и поплыла прямиком в его гостеприимную кровать. Мужчины вроде него презирают легко достающихся женщин.
– Просто я веду уединенный образ жизни, Анастезия.
– Анастасия, – хрипловато поправила я.
– Еще раз меня извините. Я почти ни с кем не общаюсь. В моем доме нет телевизора. Я никогда не хожу в кино и не читаю газет. Все книги, которые стоило прочитать, я уже прочитал. Может быть, я покажусь вам ограниченным. Но все, что у меня есть, – это моя работа и мои портреты.
– А в какой области вы… работаете? – спросила я, надеясь хоть как-то отвлечься от нарастающей сладости. Этот мужчина был для меня опасен! Но, черт возьми, как же он мне нравился! Со мной давно
