веранды.
Затем, к удивлению Джонни, к послу приблизился человек со шрамом и поприветствовал его — если не с уважением, то уж, во всяком случае, с каким-то своего рода почтением.
Нинг! В это трудно было поверить. Это Нинг, без всяких сомнений. Нет, это не сон.
До Джонни донеслись голоса посла и человека со шрамом. Они говорили по-английски.
— Вам следует поторопить своих людей, — бросил Нинг Чжэн Гон. — Надо побыстрее нагрузить машины.
Я хочу немедленно отсюда уехать.
— Деньги! — потребовал Сали. — Тысячу долларов…
Его английский был безобразен.
— Вам уже заплатили, — возмутился Чжэн. — Я заплатил вам ваши деньги.
— Еще деньги. Еще тысяча долларов. — Сали нагло ухмыльнулся. — Еще деньги, или мы кончаем грузить. Просто уходим — бросаем кость, бросаем тебя.
— Негодяй, — прошипел Чжэн.
— Не понимаю, что такое «негодяй»? А ты, наверное, тоже негодяй. — Ухмылка его стала еще шире. — Деньги давай!
— У меня с собой больше нет, — отрубил Чжэн.
— Тогда мы уходим. Сейчас! А грузить кость ты будешь сам!
— Подождите! — быстро нашелся Чжэн. — Денег у меня больше нет. Возьмите вместо этого кость — столько, сколько хотите. Сколько сможете унести.
Чжэн понимал, что браконьеры смогут унести очень немного. Видимо, не больше одного бивня на человека. Двадцать человек, двадцать бивней — совсем недорого.
Пристально глядя на Чжэна, Сали обдумывал предложение. Видимо, плюсы перевесили, и он кивнул: — Ладно! Мы берем кость. — Он повернулся, чтобы уйти.
— Подождите, Сали! — крикнул посол ему вслед. — А что с этими… Вы о них позаботились?
— Все убиты.
— А смотритель, его жена и дети? Их тоже?
— Все, все убиты, — повторил Сали. — Женщина убита, детеныши убиты, все убиты. Мои ребята сделали с ними джиги-джиги — с женщинами. Ух, как хорошо джиги-джиги! Потом они их всех убили.
— А смотритель? Где он?
Сали мотнул головой в сторону двери.
— Я его стрелял: бах, бах! Он мертвый, как дохлая свинья, — засмеялся он. — Хорошая работа, а?
Он закинул автомат на плечо, словно лопату, и ушел, посмеиваясь. Чжэн последовал за ним. Злость придала Джонни силы — особенно когда он услышал слова браконьера о страшной участи Мэвис и детей. Он представлял себе одну картину страшнее другой — так ярко, будто находился там, с ними. За свой век он насмотрелся и на изнасилованных женщин и на разграбленные жилища. Чего он только не повидал во время войны!
Он пополз к столу. Нарастающая злость придавала ему сил. Он понимал, что не сможет воспользоваться оружием. Жить ему оставалось, видимо, всего несколько минут и за это время он должен оставить какую-нибудь записку. На полу валялись бумаги, слетевшие со стола. Если он сможет доползти до них, написать на листе и спрятать его, то полиция узнает, что здесь произошло.
Он с трудом пополз на спине, словно полураздавленная гусеница, прижимая пальцами перебитую артерию. Он подтягивал целую ногу, упирался каблуком в пол, морщась от боли, отталкивался, переползая на пять-десять сантиметров и смазывая для себя путь собственной кровью. Преодолев таким образом метра два, он сумел подползти к листу бумаги, лежащему недалеко от стола, и увидел, что это бланк ведомости на зарплату.
Он даже не успел до него дотянуться, как в комнате вдруг сразу потемнело. В дверном проеме кто-то стоял. Он повернул голову и увидел посла Нинга, смотревшего на него в упор. Посол, видимо, неслышно поднялся на веранду: его шаги скрадывали спортивные туфли на резиновой подошве. Остолбенев от ужаса, он не отрываясь смотрел на Джонни, а затем пронзительно закричал: — Он жив! Сали, сюда! Он жив! — Его фигура исчезла из дверного проема, он побежал по веранде, истошно вопя: — Сали, быстрее сюда!
Джонни прекрасно понимал — это конец. Жить ему оставалось несколько секунд. Он перекатился на бок и, изо всех сил вытянув руку, схватил бланк. Прижав бумагу одной рукой к полу, он отпустил артерию и вытащил палец, измазанный кровью из брюк, тут же почувствовав, как артерия начала пульсировать, а из раны ручьем полилась кровь.
Он провел по бланку указательным пальцем, смоченным собственной кровью. Сначала он начертил букву «Н» — большую, неровную, но тут же от слабости все поплыло у него перед глазами. «НИ»… Сосредоточиться ему стало теперь гораздо труднее. Косая черта в середине буквы «И» вышла плохо: больше смахивала на «Н». Превозмогая боль, он несколько раз провел пальцем снизу вверх от одной вертикальной черты до другой, исправляя неточность. Палец почти приклеился густеющей кровью к бумаге, и Джонни пришлось чуть ли не отрывать его.
Затем он стал выводить вторую «Н». Палец уже почти не подчинялся, и буква получалась неуклюжей, словно ее вывел ребенок. В ужасе Джонни услышал крики посла и голос отозвавшегося браконьера.
«НИН»… Джонни начал писать «Г», но палец повело в сторону, мокрые красные буквы закачались и поплыли перед глазами, как головастики в луже.
Он услышал, как по веранде загрохотали шаги бегущего человека. Раздался голос Сали: «Я думал, он готов. Сейчас прикончу!» Джонни скомкал бланк левой рукой — той, на которой не было крови, — прижал к груди и перекатился на живот.
Он не видел, как в дверях показался Сали. Он услышал лишь, как скрипят и скользят мокрые от крови ботинки браконьера. Раздался щелчок предохранителя автомата — браконьер навис прямо над Джонни.
Джонни не испытывал страха, его охватили печаль и смирение. Ему суждено было умереть. Когда в затылок уткнулось дуло автомата, он думал о Мэвис и детях. И был доволен — ему не придется жить одному, без них, и даже радовался, что теперь не доведется увидеть того страшного и унизительного, что сделали с его семьей.
Он уже умирал, когда пуля пробила ему голову и вонзилась в бетонный пол.
— Черт! — выругался Сали, закидывая автомат на плечо. Из дула курился пороховой дымок. — Живучий, собака. Сколько патронов извел, каждый — десять квача. Слишком много!
В кабинет заглянул Нинг Чжэн Гон.
— Ну что? Закончили наконец? — спросил он.
— Голову ему снес, — буркнул Сали. Он взял со стола ключи и подошел к сейфу посмотреть, чем там можно поживиться. — Мертвый, точно.
Чжэн приблизился к трупу, с восхищением глядя на него. Убийство Джонни несколько его взволновало. Он был даже возбужден — словно перед половым актом. Не так сильно, конечно, как если бы на месте Джонни лежала девушка, и тем не менее. В комнате пахло кровью. Запах ему понравился.
Он был настолько поглощен зрелищем, что сразу и не заметил, что стоит в луже крови. Очнулся он только тогда, когда снизу, из-под веранды, его позвал Гомо.
— Всю кость загрузили. Можно ехать.
Чжэн отпрянул и с досадой вскрикнул, увидев пятна крови на отворотах своих голубых, безукоризненно отутюженных хлопчатобумажных брюк.
— Я уезжаю, — бросил Чжэн Сали. — Сожгите склад перед отправлением.
В сейфе Сали нашел полотняный банковский мешок с месячной зарплатой сотрудников парка. Не поднимая головы от мешка, он лишь едва буркнул в ответ: — Сожгу. Не бойтесь, Чжэн сбежал по ступенькам с веранды и нырнул в «мерседес». Он махнул Гомо, и оба рефрижератора, один за другим, тронулись с места. Огромные кузова были доверху набиты слоновой костью, прикрытой для маскировки освежеванными тушами. Скрытый таким образом груз не смогли бы обнаружить в ходе поверхностной проверки на дороге, даже если их остановят — впрочем, это казалось маловероятным: конвой шел как бы под защитой Совета национальных парков, эмблема которого была изображена на бортах машин. Свою роль
