командировки… И люди, много людей вокруг, и всем чего-нибудь надо. Но ведь это ей всегда нравилось, разве не так?
Она медленно поднялась по трем ступеням, толкнула неожиданно тяжелую и неповоротливую стеклянную дверь, шагнула внутрь и замерла в нерешительности, удивившей ее саму. Ну что такое, в самом деле? Она провела в этом здании, считай, половину жизни, она с закрытыми глазами найдет здесь дорогу в любой кабинет, она помнит, как пахнет в каждом из этих кабинетов, и какие цветы там стоят на подоконниках, и какие календари лежат на столах, и какие картинки наклеены на боках мониторов, и какие прически у обитателей этих кабинетов… Здесь все свое, все сто лет знакомое, почти родное — чего ж она топчется на месте? Тамара шевельнулась, заметила краем глаза какое-то движение сбоку, оглянулась — из большого зеркала на стене на нее ожидающе уставилась какая-то смутно знакомая девушка, маленькая, тонкая, с коротко стриженной головой и круглыми темными глазами. Тамара минутку рассматривала свое отражение, стараясь к чему-нибудь придраться, но придраться было не к чему, оказывается, она неплохо выглядит, она просто замечательно выглядит! От этого у нее так улучшилось настроение, что даже осанка стала уверенней, даже щеки порозовели, даже глаза засияли, и легкая улыбка с оттенком торжества и снисходительности изменила рисунок ее губ.
— Молодец, — сказала Тамара и подмигнула своему отражению. — Так держать. Мы еще повоюем, да?
И легко побежала к себе — как раньше, не считая лестничных пролетов, не оглядываясь по сторонам, на бегу здороваясь с сослуживцами, как будто последний раз видела их только вчера. Она заметила — почти все останавливались, смотрели ей вслед, кое-кто окликал, пытался заговорить, но она отмахивалась на ходу, говорила: «Потом, потом» — и бежала дальше, улыбаясь легкой улыбкой. С оттенком торжества и снисходительности конечно же.
На последнем повороте к своему кабинету она почти налетела на кого-то — высокого, массивного, неторопливого. Притормозила, отступила на шаг, задрала голову и сказала:
— Доброе утро.
И улыбнулась легкой улыбкой, естественно, с оттенком торжества и снисходительности.
И узнала Евгения.
— Доброе утро, — растерянно произнес он. — Это… ты?
— Это я, — честно ответила Тамара. Она всегда честно отвечала на его вопросы. Подумала и, чтобы уж совсем быть честной, добавила: — В какой-то степени.
— Ты хорошо выглядишь. — Он вдруг окинул ее таким знакомым взглядом.
— Это потому, что я маникюр сделала, — объяснила Тамара, подняла руку и растопырила пальцы с короткими ногтями, покрытыми бесцветным лаком. — Смотри, какой оттенок замечательный. Наверное, всем нравится — сегодня на меня что-то абсолютно все оглядываются.
Евгений уставился на ее руку, хлопнул глазами, открыл рот — кажется, еще что-то сказать собирался, — но она уже потеряла интерес к разговору, кивнула ему с улыбкой — разумеется, с оттенком торжества и снисходительности — и помчалась дальше, к себе, в свой родной кабинетик, на свое родное рабочее место, начинать свой родной рабочий день, от которого, оказывается, напрочь отвыкла.
В этот день в ее родном кабинетике перебывали, кажется, все до одного. Ну, кроме тех, кто был в отпуске, в командировке или на больничном. И кроме Евгения. Ленка целый день сидела рядом — бдительно следила, чтобы визитеры не переутомляли Тамару и не задавали глупых вопросов о здоровье. Тамара подозревала, что на самом деле Ленка просто никак не может насытиться чувством собственной причастности к чуду, каковым для всех было возвращение Тамары не только к жизни, но еще и к работе. Разве не Ленка все время навещала начальницу, когда та лежала пластом и иногда, кажется, даже не узнавала ее? Разве не Ленка помогала Тамариным дочкам по до-му? Разве не Ленка говорила с врачами, искала лекарства, учила Николая, как поить больную, как класть на лоб компресс, как измерять давление? И самое главное — разве не Ленка обегала всех соседей, знакомых и бабок на рынке, чтобы собрать чудом достоявшие почти до лета соленые огурцы? Похоже, об этих соленых огурцах уже все знали, именно соленые огурцы всех интересовали больше всего, и Тамара охотно рассказывала о них, а Ленка дополняла ее рассказ разными подробностями, и с каждым повторением подробности становились все более разными.
Весь первый рабочий день прошел именно так.
Второй рабочий день был очень похож на первый, только визитеров было уже поменьше, а Ленкиных подробностей — больше.
Третий, четвертый и пятый дни были обычными: как всегда, как раньше. Тамара сразу втянулась в работу, будто и не было никакого перерыва, будто вернулась из отпуска — и сразу вспомнила: в первую очередь надо сделать это и это, надо позвонить этому и этому, а тот сам должен позвонить, эти бумаги — в папочку на подпись, а эти пусть подождут, их еще проверять надо… Все получалось привычно легко, она нисколько не уставала за день, без напряжения могла как приклеенная просидеть за столом несколько часов, изучая документы, и без раздражения носилась по длинным коридорам, собирая нужные подписи или отлавливая людей, которые могли что-то решить.
Так, как в первый день, на нее уже не оборачивались, но все-таки поглядывали с интересом. И все время за спиной она смутно чувствовала какие-то разговоры, какие-то дурацкие вопросы и еще более дурацкие ответы, шепоток какой-то непонятный — то ли сочувствие, то ли порицание… Зрело мнение. Впрочем, может быть, ей это просто казалось. И вообще все это ее не очень интересовало.
Однажды в столовой за соседний столик уселись две незнакомые девчонки — новенькие, что ли? — и принялись за обед, продолжая, по-видимому, начатый ранее разговор.
— А эта его… как ее? Оксанка, что ли… Она с ним поедет? — спросила одна сквозь хруст капустного салата.
— Вряд ли, — ответила другая. — Евгений Павлович все-таки в санаторий для сердечников едет. Подлечиться, а не подгулять. Да и зачем Оксанке сердечный санаторий? У нее-то инфаркта еще не было.
И обе они захихикали, совершенно уверенные, что шутка получилась остроумной.
Тамара машинально грызла жареную куриную костерыгу и с некоторой неловкостью думала: как же это получилось? Как она могла забыть, что Евгений два года назад перенес инфаркт — тяжелейший, его едва вытащили. Она сама едва не умерла тогда. Инфаркт у него случился, когда она была в загородном доме отдыха, Николай тогда попросил ее съездить туда на недельку с ним и с дочками. Девочкам очень хотелось, но без мамы они ехать отказывались. Ну, она и согласилась. А на второй день после приезда в этот дом отдыха — вернее, на вторую ночь — она внезапно проснулась от черного ужаса, в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем. Она точно знала, что с кем-то из ее родных случилась беда, что срочно нужна помощь, но ужас парализовал ее, не давал дышать, не давал думать… С трудом она сползла с кровати, держась за стены, доковыляла до комнаты дочерей, не сразу решилась подойти к их кроватям… Девочки безмятежно спали, дружно посапывая, и лбы у них были прохладные, и ручки тепленькие, все с ними было в порядке. Ужас немножко отпустил сердце, но оно все еще часто и больно молотило в ребра — так, что от этих ударов Тамару всю трясло. Она немножко постояла рядом со спящими дочерьми, осторожно дыша открытым ртом, потом вернулась к себе, склонилась над Николаем… Нет, и с ним все было в порядке, Николай тоже крепко спал и выглядел здоровым. Тамара стащила одеяло со своей кровати, завернулась в него, вышла на балкон, кулем свалилась в стоявший там шезлонг — и так и просидела до самого утра, ни о чем не думая, слушая сумасшедшие удары своего сердца и трясясь в сильнейшем ознобе. Кто вынимал ее из шезлонга, как ей делали какой-то укол, о чем спрашивали — все это она помнила не очень отчетливо. Только все время повторяла:
— Я хочу домой. Отвезите меня домой, пожалуйста. Я хочу домой.
После обеда нашли какую-то машину, которая как раз должна была ехать в город, все ее семейство быстренько собралось, погрузилось в гремящую старыми костями «копейку» и повезло ее домой, по дороге переговариваясь о том, какого врача нужно вызывать. Но Тамара уже не чувствовала себя больной — сердце постепенно успокоилось, температуры не было, и этот непонятный черный ужас исчез, осталась только какая-то тревога. Войдя в квартиру, она почему-то тут же кинулась звонить на работу, хотя понятия не имела, зачем она это делает. И Ленка сразу же сказала, что прошлой ночью у Евгения случился инфаркт, он чуть не умер, но его к утру откачали, врачи говорят, что сейчас уже бояться не надо, но полежать ему
