очередного набега на римские развалины, она обнаружила стопку книг у стойки портье.
Эсмеральда отправилась в номер отдыхать, а Мэгги стала рассматривать одну из картонных коробок и вдруг услышала позади шум: сначала шорох газеты, звон фарфора, как будто перевернулась кофейная чашка, а затем – глухой стук падения на пол чего-то тяжелого. Она обернулась и услышала знакомый голос.
– Наконец-то вы здесь! – К ней вприпрыжку бежал Люк. – Я думал, вы уже не приедете! Понимаете, у меня осталось лишь несколько свободных часов, а потом нужно будет забрать сына с языковых курсов.
Бурная радость переполняла Мэгги при виде Люка. Она даже удивилась, насколько ей приятно его видеть.
– А, – сказал он, указывая на стопку книг, – импорт-экспорт!
– Ну да… – Она отвела его обратно к столику, поставила на место перевернутую чашку и стала подбирать разбросанные страницы газеты «Ле Фигаро».
– Надеюсь, вы не возражаете, – внезапно посерьезнел Люк; казалось, он не был уверен, в самом ли деле она рада его визиту. – Вы единственный человек, которого мне хотелось увидеть в Риме. Мы сможем пообедать вместе? – В том, как он умоляюще взглянул на Мэгги и провел рукой по взъерошенным волосам, было что-то обезоруживающе мальчишеское. – То есть, конечно… если вы не заняты.
По счастливому совпадению, Мэгги как раз была абсолютно свободна. Если она даже и задумалась на секунду о том, что принять приглашение на обед от почти незнакомого мужчины – «инфрадиг»,[110] как сказала бы ее мама, то сразу же выбросила из головы эту мысль. В конце концов, Люка уже нельзя было назвать незнакомцем, он оказался одним из тех людей, рядом с которыми чувствуешь, будто знаешь их всю жизнь, даже если вы только что познакомились. И разве не она характеризовала его Камилле и Джеффри как человека, не слишком считающегося с условностями? «Впрочем, как и новая Мэгги», – подумала она, выходя из отеля в город, который, казалось, весь искрился под нежаркими лучами зимнего солнца, суля перспективы заоблачного счастья.
Люк повел ее в район, где она никогда не бывала раньше. Он хотел отведать артишоков по-еврейски, приготовленных особым способом, а именно – расплющенных, в результате чего они превращаются в маленькие звездочки, и обжаренных. «Понимаете, – рассказывал он, ведя Мэгги по узким булыжным улочкам, где застревали ее каблуки, – моя бабушка была еврейкой. Помню, когда мы приходили к ней, она угощала нас еврейской едой. Никогда не забуду ее шолет.[111] А по пятницам она зажигала свечи, и мы молились. Но все равно нас, детей, конечно, воспитывали католиками».
Выросшей в Ледбери Мэгги очень редко доводилось сталкиваться с евреями. В конце Хай-стрит жил портной мистер Росс, но единственной причиной, по которой она знала, что он чем-то отличается от других, были произносимые шепотом слова матери: «Они ведь евреи». Что касается Джереми, он относился к ним так же, как ко всем другим иностранцам, чьи национальные особенности приходилось учитывать при ведении дел.
Люк и Мэгги уселись друг против друга в маленькой траттории, и ей показалось, будто этого крупного помятого человека, жестикулирующего, смеющегося и с видимым удовольствием пьющего вино, она знает с рождения. С ним было легко, не требовалось притворяться, стараться произвести хорошее впечатление, по всей видимости, она нравилась ему такой, какая есть, даже ее недостатки казались ему милыми и очаровательными.
Артишоков не было – не сезон, однако Люк настоял, чтобы Мэгги попробовала вместо них жареные грибы, приправленные травой под названием nepitella.[112]
– Я очень хорошо собираю грибы, – произнес он с тем же смущенным видом, с каким прежде хвастался свиньей-чемпионкой. – Даже в детстве часто находил среди корней дерева маленькую chanterelle – а они, эти лисички, очень ловко прячутся, их трудно заметить… А потом… раз! – Двое американцев за соседним столиком встревоженно обернулись. – И хватал ее!
По окончании обеда выяснилось, что Люк катастрофически опаздывает на встречу с сыном, и ему пришлось отправить Мэгги в отель на такси. Он целых три раза повторил водителю, куда ее следовало отвезти, просунул в окно большую ладонь, слегка сжал ей плечо и сказал на прощание:
– A bientot![113]
В тот же день Мэгги, вызвав другое такси, погрузила в багажник картонные коробки с книгами и направилась на обычное место встречи со своими сообщниками – в бар на улице Кавур.
У Золтана был еще более торжественный вид, чем обычно.
– Все, мадам, идет по плану, – произнес он таким тоном, будто хотел сказать: «То, чем я занимаюсь сейчас, намного лучше всего, что я уже успел сделать в жизни».
Симона с подкупающей беспечностью встряхнула ярко-желтой гривой. Она была из тех, кто легко относится к жизни и смеется над любыми ее проявлениями, как смешными, так и грустными. Причем, когда она смеялась, веселье плескалось в ее живых карих глазах. Оно заставляло сотрясаться все ее тело – плечи, проворные короткие пальцы и даже ноги в остроносых ковбойских сапогах.
– Здравствуйте, наш Ангел Возмездия! – возвестила Симона, шутливо толкнув Мэгги локтем под ребра, и залилась смехом. – Вот такое кодовое имя мы вам придумали! Ой, смотрите, – добавила она низким голосом, характерным для итальянок, – вы покорили чье-то сердце. Он явно вами заинтересовался! – Симона указала на плотного мужчину за столиком в углу, очень похожего на водителя-дальнобойщика.
Золтан укоризненно посмотрел на нее, но она не унималась.
– Смотрите, он улыбается! – сказала Симона. Поставив на стол чашку с кофе, мужчина и в самом деле обратил в сторону Мэгги пренеприятнейший плотоядный взгляд.
Как оказалось, Симона питала искренне нежные чувства к Золтану. В последние годы они встречались нечасто, но взаимная привязанность была прочной. Она рассказала Мэгги, что побывала замужем за одним figlio di puttana,[114] который, когда их ребенку исполнилось восемь лет, бросил ее ради другой женщины, и воспитывала сына одна. Однако сыну уже двадцать, он ученик механика и устроился со своей девушкой на окраине Рима. Так что теперь – Симона взяла Золтана за руку – она свободна и готова следовать за любимым куда угодно.
– Спасибо вам всем, – сказала Мэгги, когда книги были уложены в багажник «фиата» Симоны. – Увидимся на генеральной репетиции в понедельник!
Поняв, что в ее парижском гардеробе нет ничего подходящего для участия в операции «проникновение со взломом», Мэгги купила джинсы и кроссовки; последний раз она надевала подобные вещи еще будучи школьницей. Разглядывая себя в зеркале, она вдруг осознала полнейшую абсурдность своих намерений. Может, Камилла и Джеффри правы – она и в самом деле потихоньку сходит с ума?
В понедельник Золтан с Симоной, как и планировалось, заехали за ней в отель, чтобы отвезти на «место действия», как это называл Золтан, где они собирались провести «рекогносцировку». Их сопровождал брат Симоны, которому, по настоянию Золтана, дали кодовое имя Терминатор.
– Итак, мадам, – не терпящим возражений тоном произнес венгр, – вы будете стоять здесь, вот на этом перекрестке. Если увидите полицейскую машину или еще что-нибудь подозрительное, свистните три раза.
– Но я же не умею свистеть, – растерялась Мэгги.
– Я добуду для вас свисток.
Помимо этого, Золтан сообщил, что прогноз погоды на ночь перед днем вручения наград очень благоприятен. Ожидается облачность – соответственно, не будет луны, – но без дождя. Он подчеркнул – лучше бы Мэгги приехать на место действия на общественном транспорте, чтобы никто не запомнил, как она садилась у отеля в машину или как приехала на такси. Сбор был назначен на двадцать один час.
Мэгги произвела в уме подсчет.
– Не слишком ли рано?
– Нет, – ответил венгр, – уже стемнеет, и все будут смотреть по телевизору кубок Европы. – По- видимому, он предусмотрел все.
Ровно в двадцать один час Мэгги стояла на посту со свистком в руке. Еще два заговорщика крались по школьному саду, а Симона сидела в автомобиле, дожидаясь их за углом. На улице было темно, но во всех окнах горел свет, а в некоторых можно было различить мерцание телеэкрана – ну конечно же, футбольный матч! Футбольные страсти стали настоящей массовой истерией, в которой Мэгги никогда не принимала
