Поскольку это описание моей жизни и приключений писалось безо всякого плана, и я не уверен, что эта часть должна приходиться на главу тринадцать. Вечно несчастливая тринадцатая охватывает девяносто дней, которые, как я думаю, были самыми мрачными днями моей жизни. Все вроде текло довольно гладко, и вдруг обернулось полным провалом.
Мы начали с энтузиазмом. Они резали, ковыряли, втыкали в меня иголки и брали образцы тканей на анализ. Я помогал им копаться в моем теле и позволял их лучшим телепатам читать мои выводы.
У нас установились теплые отношения. Лучше и быть не могло. Но одних теплых отношений для меня было недостаточно. Такие чувства мог испытывать Гулливер среди бробдингнегцев. Они были так сильны, что не сознавали собственной силы. Особенно это касалось мекстромовых отпрысков. Как-то ночью я попытался перепеленать ребенка, и мои пальцы буквально опухли от бешеных усилий. Это все равно, что бороться не на жизнь, а на смерть с Бедом Сирилом.
Дни складывались в недели, и надежды и энтузиазм начали увядать. Длинный перечень предполагаемых экспериментов иссяк, и стало очевидно, что нужно разрабатывать другие идеи. Но факел новых идей то ли не разгорелся, то ли был слаб количественно, и время тянулось тягуче медленно.
Они избегали моего взгляда. Они прекратили обсуждать свои намерения при мне, и я больше не понимал, что они затевают и чего хотят добиться. Они чувствовали безнадежность, и это чувство разочарования передалось мне.
Мысль об этом сначала приводила меня в бешенство, но шли дни, и факт был налицо. Пришлось признаться, что Стиву Корнеллу удачи не будет.
Пора было менять лошадей.
– Смена личности, жизни, переориентация – одна из форм гибели сознания. Когда переориентируешься, проблемы, делавшие жизнь невыносимой, забываются, происходит полная переоценка жизненных ценностей, ты становишься новым человеком.
Так что, как-то рассматривая свое изображение в зеркале, я пришел к выводу, что не хочу быть никем, кроме М. Лучше вообще не жить – сказал я своему изображению, и оно покорно со мной согласилось. Я не стал спорить с М. Просто взял, сел в машину, и был таков. Все вышло очень просто, ведь в Хоумстиде мне доверяли.
14
Я старательно объезжал хайвэи. Правда, несколько проскочил в противоположном направлении. Ожидая погони, я постоянно держал начеку свое восприятие. Но никого не заметил. Если бы не знаки, я пересек бы Миссисипи еще до заката. Но я выбился из сил задолго до реки. Найдя мотель в довольно безлюдном месте, я остановился на ночь.
Я проснулся накануне рассвета с чувством, что что-то происходит. Это не было предчувствием гибели, иначе меня бы подстегнуло чутье. И не очень хорошее, потому что, предвидя это, я бы очнулся. Происходило что-то странное. Я поспешно оделся и, натянув одежду, начал осторожно прощупывать соседние номера мотеля.
В первом номере находился какой-то торговец, в чем я убедился, исследуя его багаж. Второй номер занимала пожилая пара, нагруженная туристским барахлом и четырьмя-пятью камерами. В третьем номере приютился заезжий водитель грузовика, а четвертый наводнила банда школьниц, набившихся в единственную кровать как сельди в бочке. Пятый номер был мой, шестой номер оставался свободным, седьмой тоже был свободен, но постель смята, а в умывальнике бежала вода. Дверь еще не захлопнулась, на ступеньках раздавался быстрый стук высоких каблучков.
Я выскочил, сломя голову из номера и опрометью бросился к машине. Одним движением открыл дверцу, ввалился внутрь, завел двигатель и выжал сцепление. Взвизгнули колеса, швырнув назад брызги грязи, автомобиль рванулся со стоянки, и моя голова откинулась назад.
Я сконцентрировал зрение и восприятие, выбирая кратчайший путь по автомобильной стоянке, заполненной стоящими машинами и засаженной деревьями, призванными придать ей некоторый уют.
Я был слишком занят, чтобы уловить слабый стук руки о дверную раму, когда дверь открывалась и закрывалась. А потом, уже на хайвэе, я мог немного расслабиться.
– Стив, – сказала она, – зачем ты это сделал? Передо мной была Мариан Харрисон.
– Я не просил тебя впутывать меня в это дело! – прорычал я.
– Но ты же не просил, чтобы тебя родили.
На мой взгляд, аргумент не очень логичный.
– Жизнь была вполне сносной, пока я не встретил ваших людей, – сказал я раздраженно. – Было бы лучше, чтобы вы исчезли. С другой стороны, жизнь – единственное, что у меня осталось, и она куда лучше смерти. Поэтому, если я сделал несчастной твою жизнь, то свою – несчастной вдвойне.
– Почему бы тебе ни устраниться? – спросила она.
Я остановил машину. Теперь я нашел ее болевой центр и старался не упустить его из вида.
– Почему ты хочешь, чтобы я отступился, Мариан? Неужели кому-то придется по душе, если я вытащу из кармана пушку и продырявлю себя кусочком свинца? Или осчастливлю кого-то, ворвавшись в ближайший музей переориентации и, пуская из носа дым, объявлю, что я чайник, сбежавший с печи, прежде чем навсегда сомкнуть веки?
Мариан опустила глаза.
– А ты ждал, что найдешь у меня сладостное забвение? – она покачала головой.
– Тогда, во имя господа, что тебе от меня надо? – проревел я. – А такой, как я есть, ни рыба, ни мясо, мерзкий и грязный, я вряд ли отстранюсь, Мариан. Если думаешь, что я угрожаю тебе или твоему роду, то перебираешь через край. Но если ты хочешь сбросить меня со счета, то гони меня, криками ли, пинками ли, в ваш Департамент Отточенного Ума. Потому что моего уже не хватает. Понимаешь?
– Понимаю, Стив, – сказала она мягко. – Я знаю тебя. Мы все знаем людей твоего типа. Ты не устранишься. Не сможешь.
– Тем более что меня загипнотизировали, – сказал я.
