штук чужих. Хасанбек скрипнул зубами, разглядев содержимое повозки, наваленное кучей. Это не были мёртвые тела – трупы не вызвали бы у темника такого отклика. Всё во власти Великого Синего Неба – придёт час, и каждого воина понесут в последний путь боевые побратимы. На то и воины, чтобы глядеть смерти в глаза, не отводя взора. И хотя смерть нечасто выбирает тех, кто не склонял шлем даже пред нею, но всё же…
Хасанбек почти не обращал внимания на чужую смерть. Однако на этой повозке лежало нечто иное.
Доспехи!
Целая куча пустых доспехов, испещрённая отметинами от ударов вражеских мечей и копий.
Это было непреложным правилом, за нарушение которого наиболее лёгким наказанием было умерщвление. Монголы не бросают своего оружия и доспехов на поле боя. Без этого не может быть непобедимой армии. Ибо без этого не снискать благосклонности Мэнкэ-Тенгри.
Без этого нет железной лавины, которой обрушиваются на врага войска Великого Хана, постепенно подминая под себя всё больше и больше земель мира.
Не зря нахмурился Хасанбек, любимец Великого Хана. Ох, не зря!
Доспехи эти были чёрного, вернее, иссиня-вороного цвета. И было их достаточно много… доспехов ЕГО тумена. Ни один воин в Орде не имел права даже примерить, не то чтобы носить, подобные! Только гвардейцы… Это был отборный ЦВЕТ ханского войска, его слава и доблесть, надежда на победоносный исход боя с любым противником. Это были ОТБОРНЫЕ. Его непобедимые десять тысяч нукеров, закованные в воронёное железо…
Сегодня многие из чёрных доспехов опустели. И были собраны в эту повозку, напоминая теперь груду заживо содранных кож.
Темник отрывисто и громко подал команду предводителям тех трёх тысяч, которые участвовали в битве. Остальные семь тысяч прикрывали ставку хана, и – хвала небесам! – им не довелось обнажить мечи для кровавой жатвы. А вот первые три тысячи, поставленные на правый фланг, отличились в битве. Отчаянным, бешеным прорывом железного клина взломали ряды противника, раскололи неприятельскую оборону и породили панику.
Вот они-то и недосчитались нынче многих лучших и просто хороших воинов.
Это их опустевшие доспехи громыхали на повозке.
И вряд ли одной этой повозкой дело закончится. Вряд ли не будет следующей, уж больно жестока была сеча, и длилась долго, пока враг не уразумел, что Небо на стороне монголов.
Болезненный скрип!
Перекошенная втулка колеса повозки тёрлась об ось, и скрипучий звук долетал до холма. А ещё о какое-то из колес, должно быть, тёрлись сползающие с кучи доспехи. Скрип не просто долетал – Хасанбек физически его чувствовал. Вот болезненный звук вползает под шлем и шершаво скребёт кожу на виске… Вот он извивается невидимой змеёй в животе, сводя в спазме внутренности… Вот он уже царапает прямо по сердцу, понемногу съедает возбуждение и радость, вызванные победой.
Командир тумена, морщась, молча наблюдал, как тысячники спустились с холма, как они встретили своих нукеров и остановили повозку.
И выматывающий душу скрип прекратился.
Доспехи принялись вытаскивать из повозки; ориентируясь по условным отметкам, их раскладывали сначала на три большие кучи – по тысячам, воинам которых они принадлежали. Это потом уже прибудут сотники и разложат доспехи как положено, не забыв ни единого нукера.
Потом…
Далёкий топот конских копыт.
Нарастая исподволь, за правым плечом возник шум, смешанный из возбуждённых голосов, глухого лязга железа и свиста кнутов, перекрываемый мерным лошадиным топотом. Воины, оставшиеся на холме, повернулись к источнику шума. Не далее, как на расстоянии трёх полётов стрелы, степь слегка клубилась низким облачком пыли, скрывающей ноги неспешно рысящих лошадей.
Это возвращалась дозорная полусотня, и, судя по всему, возвращалась не с пустыми руками, с добычей. Несколько десятков всадников двигались полукольцом, охватывая четверых центральных. За двумя из них, увлекаемые арканами, бежали связанные люди; они дёргались в стороны и вихляли, вынужденно совершая длинные шаги-прыжки.
Да, пленённых было двое. Их тела, обмотанные верёвками, напоминали коконы. Руки были притянуты к туловищам. Волосяные арканы, накинутые на плечи пленников, крепились к сёдлам и время от времени передавали рывки разгорячённых, хотя и медленно скачущих коней. И это рвало на части и без того рваный бег невольников, дёргало их, наделяя обоих захлестывающей болью.
Дозорные приближались. От них отделился десяток воинов, которые, нахлёстывая скакунов, уже передвигались по подножью холма.
Хасанбек резким жестом остановил приближавшийся дозор. Нетерпеливо и властно.
Жеребец переднего всадника встал на дыбы, коротко заржал, изгибая шею и поворачивая морду к хозяину. Но тот спешно, едва дождавшись, пока четвероногий друг опустится, спрыгнул на землю и, придерживая саблю, побежал к нойону.*
Не добежав нескольких шагов, рухнул на колени, опустив голову, но тотчас же, приподнимаясь, выкрикнул:
– Да будет благословенно Небо, дарующее тебе победы, о достойный из достойнейших! Да ослабнут руки врагов…
– Я слушаю тебя, Асланчи, встань, – нетерпеливо перебил сотника Хасанбек. – Что за добыча угодила в твои арканы?
Полководец, прищурясь, ждал, пока сотник поднимется с колен и подойдёт ближе. Согнутый в почтительном поклоне, Асланчи доложил:
– Мы обнаружили их в перелеске у оврага. Они наблюдали за нашим станом. Даже пытались вспороть моим нукерам животы… Вот этим…
Сотник вытащил из походной сумы два необычных кинжала. Протянул их Хасанбеку. Клинки кинжалов вились волнообразно, истончаясь к остриям. Длиною они были около четырёх ладоней. На искривлённых гранях плясали блики ослабевших лучей закатного солнца. Белый металл приятно холодил пальцы, но его непонятная лёгкость создавала впечатление ненадёжности этого оружия.
Но, возможно, эти кинжалы – не боевое оружие. Может быть, они являются культовыми предметами и предназначены для неведомых ритуалов… Уж больно непривычно они выглядели. Рукояти из диковинной на ощупь кости не менее диковинного зелёного цвета, по всей их длине вилась тонкая золотая полоска, образуя на концах массивные наконечники в виде спирали, где полоса, казалось, скручивалась внутрь, стремясь то ли обрести покой, то ли охранить тайну… И уже там, внутри, оканчивалась маленьким шариком, в котором мерцал, впитав остатки дневного света, крохотный зелёный камень.
Хасанбек нахмурился, ещё раз взвесил на ладони лёгкие, но всё же отнюдь не безобидные кинжалы, и властным жестом велел подвести пленников поближе. Когда повеление было выполнено, поднял на пленников уставший тяжёлый взгляд.
Были они разного возраста, и оба смотрели на нойона без опаски, спокойно, словно нисколько не опасались за свои жизни. Тот, что постарше, почтительно склонил голову, второй просто ждал, не отводя пристального взгляда.
– Кто вы? – спросил темник.
– Не гневайся на нас, доблестный воин. Но мы скажем это лишь Потрясателю Вселенной, Чингисхану, – подняв голову, степенно произнёс старший. У него оказался неожиданно волевой голос, в котором прорезались властные нотки.
Оба пленника были высокого роста, худощавые, двигались угловато, но упруго. Сразу же бросалась в глаза их бледность, но не природная, с рождения, а со временем привнесённая – от подавленности либо усталости. Именно бледность, а не белая кожа, с первого взгляда выделившаяся бы инородностью среди изжелта-смуглых кочевников.
Пытливый взгляд Хасанбека выхватывал всё новые детали. Большие глаза. Не раскосые, как у степных народов, а округлые. Водянисто-серого оттенка у обоих. Напоминающего зимнее небо. Грязная и местами
