Долгие беседы в ожидании счастливой смерти

— Он отказывал себе во всем. Ни шагу в сторону от главного! Подчинил и свою жизнь, и жизнь жены, которая так предана ему, творению стихов, разговору с Богом. И победил!

…Видит судьбу Григория Кановича. Вроде бы, тут могла возникнуть ревность. Их ведь сегодня всего двое. Два еврейских писателя в Литве (трагическая ирония: один — Йосаде — пишет по-литовски, другой — Канович — по-русски). й гораздо старше, в какой-то степени — учитель Кановича (тот и сам это всегда подчеркивает). Однако ученик давно уже несравненно известней учителя. й говорит о Кановиче, ничуть не переживая об этом:

— Редкий мастер! Вы, конечно, заметили, как гибко, как многоцветно его слово! Умный мастер… умеет точно сказать о самом больном в истории литовского еврейства. Он пришел к своей главной теме, когда это было опасно. Опасно почти в прямом смысле слова: автор романов, где речь шла о еврейской национальной идее, мог в любой момент быть назван врагом. Канович рисковал. И победил.

…Первые рассказы, эссе на еврейскую тему поэта Марка Зингериса:

— Ах, как интересно: он начал поиск. Куда же, куда в конце концов придет?

й говорит о чужих поисках и победах в литературе, кажется, не заботясь о победе и поисках собственных.

Нисколько не удивился, когда на днях услышал от него:

— Каждый литератор должен время от времени задавать себе вопрос: «Не становлюсь ли я похожим на Сальери?»

Энергия заблуждения

Я снова думаю о том же. Как пришла к й мысль, что нужно переделать не только себя, но и своих родных? Никогда он не был в компартии; нет нужды доказывать ему: вся его жизнь изломана тоталитарным обществом, задуманном и созданном коммунистами. Однако в течение десятилетий близка й любимая идея большевиков: в чужую судьбу можно вмешаться, человека можно и нужно «перековать»…

_______________________

Тут я подхожу к еще одному лабиринту й. Вот он: семья.

__________________________

12 сентября 94 г. С домашними й диктатор, хотя, понятно, сам так не считает. Конечно, он слышал подобное определение своей роли в семье. Но определение «настолько несправедливо, так абсурдно», что сознание й отбрасывает его. Это дети когда-то написали в их домашней стенгазете: «Наш папа — узурпатор». Однако «дети попугайничали, повторяли слова моей жены».

__________________________

Дети давно выросли. Дочь — в Израиле, а сыну й по-прежнему диктует, как жить. Возмущается: в диктанте — сплошные ошибки!

_____________________

10 апреля 92 г. й хотел, чтобы Иосиф стал физиком: «Это профессия будущего!» Иосиф — прирожденный гуманитарий, однако — ломая себя — пытался следовать совету отца. Несколько лет учился на физическом факультете, перешел затем на математический. Закономерно, что все-таки (лет через десять после поступления в вуз) окончил исторический факультет.

Потом сын потянулся к скульптуре, живописи. Выставки. Споры. Кто-то пожимает плечами. Однако кто-то (в том числе — искусствоведы) о работах Иосифа Йосаде отзываются восторженно. Конечно, это лестно слышать Йосаде-старшему. Но…все равно у него есть свое, совершенно точное, мнение о том, что должно быть и чего не может быть в произведениях сына.

_____________________

11 марта 95 г. Я часто смотрю на скульптурный портрет й, давным-давно сделанный Иосифом. Замечаю: с годами сходство портрета и натуры усиливается. Говорю й, что, по-моему, работа прекрасно передает суть.

— Нет, суть абсолютно не передана! — отвечает раздраженно.

Видимо, й думает о сути их отношений. О том, что сын якобы не понимает отца.

____________________

«Что ему, в сущности, не нравится в Иосифе?» — спрашиваю себя. И прихожу к неожиданному выводу: не нравятся поиски, метания. Все это й разрешает только себе. От близких же требует определенности, четкости; если так можно выразиться — завершенности холста.

___________________

Конфликт между отцом и сыном резко обнажает важную грань личности й.

Он — человек идеи, ради которой может пожертвовать собой, женой, детьми.

Он строит свой мир. В проекте этого мира ясно обозначено место всему и всем: место семьи, конечно, более важно, чем место той или иной вещи в его кабинете. И все же это — единая система, где нельзя ничего изменить без «проектировщика».

_____________________

10 декабря 95 г…Выходим с Иосифом на заснеженную — нынче — улицу. Он продолжает рассказывать:

— …Отец на каждого из нас как бы наклеил ярлычок. Решил, какими мы должны быть. А потом стал переделывать. Он вообще верил: жизнь можно перекроить. А я… я еще в тринадцать-четырнадцать лет понял: человека не переделаешь. Сначала мы с отцом спорили. Потом я стал уклоняться от споров. Жалел его. Но отец был очень твердым человеком. Я по сравнению с ним — глина. Едва встречались, как он — даже тяжело больной — твердил и твердил свое…

________________________

9 июня 94 г. «Когда мы поженились в январе сорок шестого, я не просто очень ее любил — я радовался, ликовал! Моя Шейнеле не только красива, она на десять лет моложе меня, простодушна, наивна… Значит, передо мной глина, из которой я вылеплю все, что захочу».

Неужели прошло полвека? По крайней мере сейчас я все еще слышу, как й по-прежнему что-то объясняет жене. Как бы задает за нее вопросы и сам отвечает на них: что, как, где, почему она должна делать…

А ей, доктору Сидерайте, — семьдесят три. Больные со всей Литвы; научная работа (она — первая после войны — занялась в Литве эндокринологией, проблемами лечения диабета таблетками); на ней — квартира, сад, диетическое питание для мужа. И постоянная забота: как продлить его жизнь?