Помпезно обставленное помещение занимало чуть ли не половину ширины ходового мостика и вполне могло подойти для дипломатического приема. Дункан Александер выбрал себе талантливого декоратора, и кабы что находишься в элегантных апартаментах где-нибудь на Пятой авеню в Нью-Йорке или в одном из тех пентхаусов, что расположены на скалистых обрывах Монте-Карло, откуда открывается умопомрачительный вид на гавань.
Ник не спеша прошелся по толстому зеленому ковру с вышитым серебряным вензелем из двух заглавных букв имени владельца, «Флотилия Кристи», после чего остановился перед Дега, подвешенным на почетном месте, то есть над мраморной полкой камина.
В памяти всплыл неудержимый приступ восторга, с которым Шантель встретила покупку картины – одной из балетных работ Дега, с мягкими, чуть ли не светящимися контурами человеческих фигурок. Припомнив, что бывшая жена из года в год не уставала восхищаться этим полотном, Ник призадумался, с какой стати она позволила повесить его здесь, на борту промышленного судна, к тому же практически без охраны. Картина стоила четверть миллиона фунтов.
Он нагнулся поближе и только сейчас сообразил, насколько точной была копия. Тряхнув головой, Ник досадливо поморщился.
– Владельцам сказали, что морской воздух может повредить картину, – пожал плечами Шарль и для пущей убедительности развел руки в стороны. – Да и много ли найдется тех, кто уловит разницу...
«А чего еще ждать от Дункана Александера? – неприязненно подумал Ник. – Только у этого типа, в его бухгалтерском мозгу, могла зародиться подобная идея – убежденность в том, что за нос можно водить кого хочешь и сколь угодно долго».
Все знали, что полотно принадлежит Шантель, поэтому никто не станет сомневаться в его подлинности. Такова логика, проглядывавшая за поступком Дункана Александера. Нет, Шантель на такое не пошла бы. Она не из тех, кто мирится с подделкой или эрзацем. А значит, вся история с картиной была мерой власти Дункана, его способности заставить Шантель пойти на мелкий, дешевый обман...
Николас бокалом показал в сторону фальшивки и напрямую обратился к Шарлю.
– Да, это мошенническая уловка, – сказал он негромко, что лишь подчеркивало степень его тщательно скрываемого гнева, – но она безвредна. – Он повернулся к картине спиной и, как бы охватив все судно более широким жестом, продолжил: – Однако вот это... – Он осекся, беря под контроль стальную ноту, звякнувшую в его голосе. – Это возмутительная, мерзавец, ни во что не ставящий весь принцип, всю концепцию безопасности... Один гребной винт вместо четырех... Да ведь он же не сможет управлять судном таких размеров! В мало-мальски опасной ситуации не сможет выдать требуемый крутящий момент, чтобы избежать столкновения... или отойти от подветренного берега... справиться с сильным волнением...
Ник остановился, и голос его зазвучал тише, но вместе с тем еще убедительнее:
– Это судно не имеет права – ни по законам человеческой морали, ни по законам природы, – не имеет права работать только на одном котле. Моя схема предусматривала восемь независимых двигателей с индивидуальным набором пароконденсаторов, как, например, в свое время было принято на бортах лайнеров «Уайт стар лайн» или «Кунарда». Однако Дункан Александер поставил одинарную двигательную систему. Ни дублирования, ни даже аварийного резерва... Несколько галлонов морской воды в систему – и все, пиши пропало этому монстру...
Николас вдруг замер: в голове мелькнула пугающая мысль.
– Шарль! – Тон стал резким, требовательным. – Резервуары! Их конструкция! Ведь он же не стал их изменять, да? Не стал выжучивать свою проклятую «экономию»? Ответь же мне, старый друг, гондолы по- прежнему обладают самостоятельными двигателями?
Шарль Гра, сжимая в руке бутылку «Курвуазье», подошел к Нику и печально промолвил:
– Давай, Николас, тебе это сейчас понадобится... Резервуары... Их конструкция тоже изменилась. – Он вздохнул и выпалил все разом: – На них нет больше индивидуальных силовых установок. Сейчас это просто тупые, примитивные баржи, которые надо будет пристыковывать и отстыковывать от несущей платформы с помощью вспомогательных буксиров-толкачей.
Николас пристально смотрел ему в лицо. Побелевшие губы сжались в тонкую нить.
– Нет. Я не верю. Даже Дункан не стал бы...
– Дункан Александер сэкономил сорок два миллиона долларов, изменив конструкцию «Золотого рассвета» и поставив только один двигатель с одним-единственным гребным винтом. – Шарль в который раз пожал плечами: – В конце концов, сорок два миллиона долларов на дороге не валяются...
Сквозь низкую серую облачность процеживался бледный свет, но, несмотря на зимние настроения, поля за Темзой мерцали тем невероятно живым оттенком зеленого, к которому так и напрашивается эпитет «английский».
Саманта и Николас стояли в цепочке жалких, озябших родителей и следили за горсткой мальчиков в цветных джерси, воевавших на спортивном поле. Светло-голубые, с черным, цвета Итона и черно-белая раскраска колледжа Святого Павла были настолько перемазаны грязью, что команды едва удавалось различить между собой.
– Чем-чем они занимаются? – требовательно переспросила Саманта, закрывая уши меховым воротником.
– Этот называется скрам, – сказал Ник. – Такой прием в регби, с помощью которого решают, какая команда будет владеть мячом.
– Мм... Я бы предложила способ попроще.
На поле вдруг возникла какая-то особенная суматоха, из кучи-малы вылетел скользкий яйцевидный мяч и тут же угодил в руки мальчика в униформе Итона. Ребенок кинулся наутек.
– Это Питер, да?! – воскликнула Саманта.
– Давай, Питер, давай! – ревел Ник.
Мальчик стремглав несся по полю, закинув голову назад. Бежал он уверенно, сильными, скоординированными движениями, которые, пожалуй, характерны для подростков постарше; он легко уворачивался, выделывая финты, после которых противник оказывался лицом в жидкой грязи, и мчался наискосок по толстому, роскошному травяному ковру к белой линии, силясь опередить высокого, крепко сбитого парня, который рванулся к нему поперек поля.
Саманта принялась подпрыгивать на месте и выкрикивать нечто нечленораздельное, тем более что ничего не смыслила в регби, но делала это с таким воодушевлением, что заразила им и своего спутника.
Бегуны должны были столкнуться под углом, который гарантировал достижение белой линии одновременно, причем напротив того места, где стояли Саманта с Ником.
Ник увидел гримасу напряжения на лице сына и понял, что тот бежит на пределе сил. На шее мальчика вздулись жилы, рот застыл даже не в улыбке, а в оскале, обнажив намертво сжатые зубы. От этого зрелища грудь Ника стиснуло невидимой рукой. бовали полной концентрации всех его способностей. Подобно деду, старому Артуру Кристи, и собственному отцу, он должен был стать одним из победителей. Следя за бегущим сыном, Ник знал это инстинктивно. Мальчик унаследовал ум, миловидность и обаяние, но вместе с тем – что самое важное – подхлестывал эти качества неутолимой жаждой успеха во всех своих начинаниях. От Питера требовалось целеустремленное сосредоточение всех его талантов на поставленной задаче. Стесненность в груди Ника как бы раздалась вширь. Мальчишка в порядке, более чем в порядке, – и от гордости за сына перехватывало дыхание.
Неимоверная сила воли позволила Питеру Бергу опередить более мощного и длинноногого противника, и парнишка бежал с наклоном вперед, вытянув руки с зажатым мячом, чтобы успеть добраться до линии, зафиксировать касание.
Он находился футах в десяти от Ника, до триумфа оставался какой-то краткий миг, но положение тела было несбалансированным, и соперник из колледжа Святого Павла воспользовался этим: он как бы нырнул, врезавшись в бок Питера. От жестокого удара мяч вылетел из рук и запрыгал в стороне. Мальчик упал на колени, закувыркался кубарем и с размаху приложился лицом о сырой дерн.
– Коснулся, коснулся! – выкрикивала Саманта, подскакивая на месте.
– Нет, – сказал Ник. – Это не считается.
Питер Берг с усилием поднялся на ноги. Щеки были перемазаны грязью, по коленям, сбитым о жесткую, неподатливую траву, струилась кровь.
