– Господи Боже, три человека – и каждый из них представляет Дункана! Да ведь он уже целый год заправляет «Флотилией Кристи» как хочет! Теперь его не остановишь...
– Да, – прошептала она. – Это было наваждение, помутнение рассудка... Сама не понимаю, как объяснить...
– Я бы сказал, у этого наваждения есть другое название. Старо как мир.
Сейчас ему было жаль Шантель. Впервые Ник понял и принял тот факт, что она действовала как марионетка, под управлением неподвластных ей сил.
– Николас, мне страшно... Я боюсь узнать всю правду о том, что натворила... Глубоко в сердце знаю, но боюсь...
– Ладно, выкладывай до конца.
– Больше ничего нет.
– Если будешь врать, на мою помощь не рассчитывай.
– Я старалась проследить за новой структурой компании, но... Ник, она так запутана! «Лондон-Европа» выступает в качестве холдинга, и... и... – ее голос совсем увял, – активы ходят по кругу как карусель, а я не могу ни копнуть поглубже, ни расспросить получше.
– Почему? – нахмурился Ник.
– Ты не знаешь Дункана.
– Потихоньку начинаю узнавать, – мрачно ответил он. – Но послушай, Шантель, ведь у тебя есть право потребовать ответ.
– Давай я тебе еще принесу... – Она легко вскочила на ноги.
– Да я этот закончить не успел...
– Кубик растаял, а ты этого не любишь. жую порцию.
– Ну хорошо, – кивнул он. – Что еще?
Тут она вдруг залилась слезами. Жалобно улыбалась и плакала одновременно. Не было ни хныканья, ни шмыганья носом, просто слезы медленно выступили на глазах, повисли на ресницах и тяжелыми, как кровь или сырая нефть, каплями поползли по щекам. И при этом она старалась улыбаться.
– Наваждение прошло, Николас. Не так уж долго оно продлилось... Все было как в угаре...
– Сейчас он возвращается домой часам к девяти, – полувопросительно уточнил Ник.
– Да, к девяти...
Он вынул из внутреннего кармашка льняной носовой платок:
– Вот.
– Спасибо.
Шантель промокнула глаза, по-прежнему сохраняя слабую улыбку.
– Николас, что мне делать?
– Созови аудиторскую комиссию, – начал он, но Шантель прервала его, решительно тряхнув головой.
– Ты не знаешь Дункана, – в очередной раз повторила она.
– С этим он ничего поделать не сможет.
– Он может что угодно, – возразила она. – Он способен на все. Мне страшно, Николас, очень страшно... И не только за себя, но и за Питера.
Ник резко выпрямился.
– Питер... Ты хочешь сказать, Дункан способен... физически...
– Не знаю! Николас, я уже ничего не знаю! Я совсем одна и... и запуталась... Ты единственный, кому я могу довериться.
Ник вскочил и принялся мерить шагами комнату, хмуря брови и покручивая в руке бокал, в котором легонько позвякивал кубик льда.
– Ладно, – наконец сказал он. – Сделаю все, что смогу. В первую очередь надо выяснить, какие реальные основания имеются для твоих страхов.
– Каким образом?
– Тебе об этом лучше не знать – до поры до времени.
Он разом махнул остатки виски, и Шантель встревоженно поднялась на ноги.
– Ты уже уходишь? наю. Если узнаю, точнее.
– Я провожу...
В холле она коротким кивком отослала горничную и достала пальто Ника из гардероба.
– Хочешь, дам машину? В пять вечера такси не достать.
– Прогуляюсь, – ответил он.
– Николас, я тебе так благодарна! Я уже забыла, в какой безопасности себя чувствуешь, когда ты рядом...
Сейчас она стояла очень близко; мягкие, припухлые губы влажно поблескивали; в глазах, где до сих пор не просохли слезы, сиял манящий свет. Ник понял, что надо немедленно уносить ноги.
– Я знаю, теперь все будет хорошо... – Она положила изящную руку ему на лацкан, в типичной женской манере разглаживая несуществующую складку, и быстро облизнула губы. – Мы все дурачки, Николас, все до единого. Усложняем себе жизнь... хотя до счастья только рукой подать...
– Ну да, ну да. Трудно распознать свое счастье, когда об него спотыкаешься.
– Прости меня, Николас... Видишь, я в первый раз прошу у тебя прощения. Сегодня такой день, когда многое происходит впервые... Мне очень, очень стыдно за все те мои поступки, которые причинили тебе боль. Всем сердцем хотела бы я стереть прошлое и начать с чистого листа.
– К сожалению, моя дорогая, мир устроен по-другому.
Невероятным усилием воли Ник сбросил путы наваждения и поспешно отступил на шаг. Ведь еще миг – и он прильнул бы к мягким алым губам.
– Позвоню, как только что-нибудь узнаю, – пообещал он, застегивая верхние пуговицы пальто, и распахнул дверь.
Николас торопливо сбежал со ступенек, чувствуя, как щеки заливает румянец от кусачего холода. Как он ни старался, аура женского присутствия не отставала ни на шаг, а кровь ускоренно бежала по жилам не только из-за физического напряжения.
В эту минуту – и с полнейшей убежденностью – он понял, что не относится к тем мужчинам, которые способны по желанию «включать» и «выключать» в себе любовь.
«Вы прямо какой-то весь старомодный...» Слова, брошенные Самантой, ясно прозвучали в голове. Конечно, она права: на Ника наложено проклятие... Так сказать, наброшена сеть, сплетенная из лояльности и прочих эмоций, которые ограничивают свободу его действий. Сейчас он нарушал разворот в обратную сторону.
Да, он любил Шантель Кристи всеми фибрами души и почти половину жизни посвятил «Флотилии Кристи». Теперь Ник начинал постигать новую для себя истину: эти вещи не изменятся никогда – он, Николас Берг, вечно будет заложником собственной совести...
Подняв глаза, он с удивлением обнаружил, что очутился напротив Кенсингтонского музея естественной истории на Кромвель-роуд, и направился было к главному входу, однако часы показывали уже без четверти шесть, и ворота оказались на замке. Впрочем, Саманта все равно не проводила бы время в открытых для публики залах; скорее она скрылась где-то в лабиринте хранилищ под громадным зданием. В считанные дни девушка обзавелась полудюжиной поклонников из числа сотрудников музея. Ник почувствовал укол ревности, представив Саманту в кругу других людей, общением с которыми она наслаждается и с удовольствием предается научным беседам... Она вообще, наверное, позабыла о его существовании.
Тут Ник сообразил, что несправедлив к ней: ведь лишь минутами ранее в нем, можно сказать, кипели воспоминания о другой женщине. Лишь теперь он начинал отдавать себе отчет в том, что можно быть одновременно влюбленным в двух разных женщин двумя совершенно разными способами.
Обеспокоенный, раздосадованный, раздираемый конфликтующими чувствами лояльности и привязанности, он пошел прочь от закрытых кованых ворот музея.
Квартира Николаса располагалась на пятом этаже одного из перестроенных и заново декорированных зданий возле Квинс-Гейт.
Внутри все выглядело так, словно здесь побывал цыганский табор. Ник так и не удосужился развесить
