еще никогда не доводилось видеть Шантель столь перепуганной – однако сейчас, столкнувшись с перспективой лишиться брони, которая всегда ее предохраняла, она напоминала отбившееся от стада животное. Шантель передернуло.
– Николас, но разве может он все потерять? Ведь это попросту невозможно, правда?
Шантель хотела заверений, утешительных слов, но Ник мог дать ей только жалость – одну из тех эмоций, пожалуй даже, единственное чуввсех минувших лет.
– Что же мне делать, Николас? – взмолилась она. – Пожалуйста, помоги мне. Господи, что мне делать?!
– Ты могла бы повлиять на Дункана, заставить его отменить спуск «Золотого рассвета» на воду – пока не будет изменен корпус и двигательная установка, пока судно не будет обследовано и надлежащим образом застраховано и пока ты не вырвешь полный контроль над «Флотилией Кристи» из его рук. – Голос Ника был ласковым, полным сострадания. – Что ж, Шантель, на сегодня, пожалуй, достаточно. Если продолжим обсуждение, то будем попросту кружить на месте, пытаясь сцапать собственный хвост. Сегодня ты узнала, что может произойти. Завтра мы поговорим, как это предотвратить. У тебя есть валиум?
Она покачала головой:
– Я никогда не пользовалась лекарствами, чтобы прятаться от жизни. – Действительно, в смелости Шантель не откажешь. – Сколько у тебя еще времени?
– Рейс в одиннадцать утра. Я должен быть в Лондоне к завтрашнему вечеру... Словом, у нас еще целое утро.
Гостевая комната, расположенная на втором этаже, выходила на балкон, который опоясывал весь фасад особняка и откуда открывался прекрасный вид на море и частную бухточку. На балкон можно было попасть и через любую из пяти главных спален – видимо, полвека назад никого не заботили меры безопасности против похищений или грабежей со взломом. Николас собирался поговорить с Шантель на эту тему. Питер стал очевидной мишенью для шантажа, и по телу бежали мурашки при одной только мысли, что сын может оказаться в лапах монстров и дегенератов, которые встречаются нынче повсюду и нападают нагло и безнаказанно. Теперь приходится платить за свое богатство. Запах успеха приманивает гиен и стервятников. «Безопасность Питера превыше всего», – решил Николас.
В гостиной, скрытый зеркалами, имелся ликерный шкафчик с прекрасным подбором напитков. Впрочем, в нем не было претенциозности, – так, барная стойка вполне в духе среднего класса. На журнальном столике лежали газеты на английском, французском и немецком языках – «Франссуар», «Таймс», «Альгемайне цайтунг», имелась даже доставляемая авиапочтой «Нью-Йорк таймс». «Флотилия Кристи» закрылась по пятьсот тридцать два пенса, что на пятнадцать пенсов превышало вчерашнюю цену. Рынок еще не почувствовал запаха гниения – до поры до времени.
Он стянул с себя шелковую водолазку. Хотя Николас принимал душ едва ли тремя часами ранее, из-за психологического напряжения кожа зудела. Ванная была роскошно отделана зеленым ониксом, а краны выполнены из восемнадцатикаратного золота в форме дельфинов. Хватило одного прикосновения, чтобы из их пастей хлынула вода в облаке пара. При иных обстоятельствах такой декор показался бы вульгарным, однако безошибочный подход Шантель перевел все в русло персидского изобилия.
Николас встал под душ и увеличил напор, чтобы жалящие водяные иглы унесли с собой усталость и ощущение нечистоплотности. В отдельном шкафчике за стеклянными дверцами его ждала полудюжина подогретых махровых халатов; накинув один, он вышел в спальню, на ходу завязывая пояс.
В портфеле лежал проект соглашения о продаже компании «Океан» в руки шейхов. Джеймс Тичер с командой юных и смекалистых адвокатов уже прочел его и подготовил массу замечаний. Перед лондонской встречей, назначенной на завтра, Николасу придется все это изучить.
Он перенес бумаги в гостиную, бросил взгляд на верхнюю страницу и швырнул всю стопку на низенький кофейный столик. У бара Ник плеснул себе немного виски, разбавил содовой, после чего расположился в глубоком кожаном кресле и принялся за работу.
Первым признаком появления Шантель был запах ее духов. От этого аромата трепыхнулось сердце, и листы бумаги невольно зашуршали в руке.
Николас медленно вскинул лицо. Женщина появилась неслышно, ступая крошечными босыми ступнями. На ней не осталось никаких украшений. Распущенные по плечам волосы и тонкие кружева, украшающие лиф и рукава ночной рубашки Шантель, делали ее моложе, более уязвимой. Боязливая и непривычно робкая, пряча громадные темные и тоскливые глаза, она медленно приблизилась к его креслу. Ник поднялся, и она тут же остановилась, поднеся руку к горлу.
– Николас, – прошептала она. – Мне так страшно... так одиноко...
Шантель придвинулась на шаг ближе. Ник прищурился и поджал губы. Шантель немедленно остановилась.
– Пожалуйста, – мягко попросила она, – не прогоняй меня, Ники. Не сегодня, не сейчас. Мне страшно быть одной... прошу тебя... уверенность в таком повороте событий, однако теперь наступила та самая минута, которой он никак не мог избежать. Ник словно утратил силу воли, способность сопротивляться, стоял будто загипнотизированный, чувствуя как смягчается и оплывает решимость в пламени ее красоты, ее страсти, которой она столь умело управляла... Его мысли потеряли связность, начали путаться и кружиться, как штормовые волны, разбитые об утес.
Шантель точно распознала тот миг, когда с ним это случилось, и – на сей раз молча, не повторяя предыдущую ошибку – скользящей походкой приблизилась и прижала лицо к его обнаженной груди в треугольном разрезе махрового халата. Жесткие вьющиеся волосы пружинистым ковром покрывали крепкие, гладкие мышцы Ника. У Шантель раздулись ноздри от запаха сильного самца, который источала его кожа.
Он все еще сопротивлялся, замерев с неловко повисшими руками. О, как хорошо она его знала! Он должен пойти на ужасный конфликт с самим собой, прежде чем будет готов подчиниться и выполнить то, что противоречит его железному кодексу поведения. О да, она знала его – он был таким же сексуальным и чувственным животным, как и она сама; единственным мужчиной, который умел удовлетворять ее аппетиты. Она знала о той защитной ограде, что он возвел вокруг себя, знала о сдерживании страстей, самоконтроле и подавлении позывов, но она знала также и как обойти эту изощренную защиту, точно знала, что и когда произнести, как двигаться, к чему прикасаться... Приступив к осаде, она почувствовала, что сознательный акт разрушения этой крепости возбудил ее так быстро, что она чуть ли не физически испытала сладостную муку. Шантель пришлось прибегнуть ко всей силе воли, чтобы не наброситься на Николаса, чтобы сдержать невольную дрожь в коленях, учащенную работу легких, чтобы попрежнему изображать из себя испуганного, обиженного и беспомощного ребенка, ибо его доброта и рыцарский склад характера не позволят отослать ее прочь в таком явно бедственном состоянии.
Господи, как же взывало ее тело, какими спазмами желания свело живот... Грудь набухла и стала до того чувствительной, что даже прикосновение шелка и кружев казалось грубым.
– О, Ники, прошу тебя... хотя бы на миг. Только один раз, ну обними же меня. Ну пожалуйста, я уже не могу... На одну секунду, прошу тебя...
Он поднял руки, и она почувствовала его ладони у себя на плечах. Ужасная боль физического желания была слишком сильна, не поддавалась контролю... Она вскрикнула, хотя нет, это был просто сдавленный стон, но в почувствовала его реакцию. Да, ее расчет был безупречен, ее врожденная женская хитрость в который раз направила по верному пути. Секунды назад его пальцы были ласковыми и нежными, но теперь жестко впились ей в плечи.
Ник безотчетно прогнулся в пояснице, дыхание вырывалось с шумом, короткими выбросами, как если бы он был боксером, принимавшим тяжелые удары по корпусу. Она почувствовала, как натянулись все его мышцы, и вновь поняла, какой удивительной, могучей до умопомрачения властью обладает. Затем – наконец-то! – с радостным обмиранием сердца она испытала подъем и движение его чресл – и весь мир словно закружился вокруг нее.
Она вновь простонала, на сей раз громче, потому что уже могла спустить с короткого поводка всех борзых, могла позволить им охотиться вновь. Их сдерживали слишком долго, но сейчас... сейчас уже не было нужды в оглядках и самоограничении.
Она точно знала, как загнать его за границы разумного, устроить охоту на этого великолепного оленя... Его пальцы путались в кружевной пене лифа, пока он пытался высвободить ее тугие, набухшие груди из-под
