высказать Карлин как свое. — Ведь мы очень двойственны в своем мышлении. В христианском мире мы мыслим противоположностями. Так уж мы устроены. Говард говорит, что в этом вся беда.
— Тонкое замечание. Мне нравятся ее попугаи.
Кики улыбнулась, обрадовавшись, что ей не нужно углубляться в этот темный лес.
— Попугаи прекрасные. Значит, она мстит за себя мужчинам?
— Да, конечно.
— Ах, если бы и я могла! — вполголоса пробормотала Кики, не думая, что Карлин ее услышит.
— Мне кажется, — прошептала Карлин и ласково улыбнулась гостье, — это было бы недостойно вас.
Кики закрыла глаза.
— Иногда я этот город ненавижу. Все про всех все знают. Слишком он маленький для большого пути.
— Но вы не сломлены, и я этому очень рада.
— О! — сказала Кики, которую тронуло непрошеное сочувствие собеседницы. — Ничего, прорвемся. Я ведь не первый год замужем. Не так-то просто причинить мне боль.
Карлин откинулась в кресле. Края век у нее были розовые и влажные.
— Но почему бы вам ее не чувствовать? Это очень больно.
— Да, конечно, просто… я имею в виду, что моя жизнь этим не ограничивается. Как раз сейчас я пытаюсь понять, для чего я живу, для чего стоит жить дальше. Для меня это гораздо важнее. А Говард пусть решает, что важно для него. Словом… расстанемся мы — не расстанемся, не имеет значения.
— А я вот не спрашиваю себя, для чего я живу, — твердо сказала Карлин. — Это мужской вопрос. Я спрашиваю себя,
— Не думаю, что вы так думаете, — отмахнулась Кики, но, глядя в строгие глаза Карлин, поняла, что сидящая напротив нее женщина думает именно так, и это бессмысленное пренебрежение собственной жизнью вывело ее из себя. — Вынуждена признать, Карлин, я так вопрос не ставлю. Я точно знаю, что живу не для кого- то, и вообще, по-моему, это отбрасывает всех женщин, по крайней мере, всех черных женщин, на триста лет назад, когда…
— Ну вот, дорогая, мы спорим, — огорчилась Карлин. — Вы опять меня не поняли. Я не собиралась с вами пререкаться. Я просто поделилась своим теперешним ощущением. Недавно я осознала, что жила не ради идеи и даже не ради Бога — я жила, потому что любила конкретного человека. В самом деле, я очень эгоистична. Я жила ради любви. Меня мало интересовал широкий мир: моя семья — да, но не мир. Мне нечем оправдать свою жизнь, но все именно так.
Кики пожалела, что повысила голос. Леди стара, леди больна. Какая разница, что леди думает?
— Должно быть, у вас прекрасный брак, — сказала она примирительно. — Это чудо. А в нашем случае, знаете… в какой-то момент понимаешь, что…
Карлин прервала Кики знаком и наклонилась к ней в кресле.
— Да, да. Вы рискнули — вверили другому свою жизнь. И теперь разочарованы.
— Я не то чтобы разочарована. Врасплох меня это не застало. Всякое случается. Я ведь выбрала мужчину.
Карлин взглянула на нее с любопытством.
— А что, были варианты?
Кики встретилась с Карлин глазами и решила быть бесстыжей.
— У меня да, одно время были.
Собеседница смотрела на нее непонимающе. Кики удивлялась себе. В последние дни она то и дело била мимо цели, и вот теперь дала промашку в библиотеке миссис Кипе. Но ее это не остановило; Кики овладело старое, некогда постоянно донимавшее ее желание шокировать и говорить правду. То же чувство, редко находившее выход, она испытывала в церквях, дорогих магазинах и залах суда. Местах, где, как она подозревала, правду говорят редко.
— Ну, тогда ведь была революция, люди примеряли на себя всевозможные образы жизни, прикидывали, например, могут ли женщины жить с женщинами.
— С женщинами, — повторила Карлин.
— Вместо мужчин, — подтвердила Кики. — И я чуть было не выбрала этот путь. То есть я пробовала по нему пойти.
— Вот как, — сказала Карлин, унимая левой рукой дрожащую правую, и, еле заметно покраснев, задумчиво продолжала: — Да, я понимаю. Может быть, так проще — вы об этом думали? Я часто спрашивала себя… не проще ли так узнать другого? Наверное, да. Ведь этот другой как ты. Моя тетя была такой. На Карибах это не редкость. Монти, конечно, громил подобные отношения до истории с Джеймсом.
— Джеймсом? — резко переспросила Кики. Ей было досадно, что ее откровение Карлин проехала без остановки.
— Преподобным Джеймсом Делафилдом. Это старый друг Монти, преподает в Принстоне. Кажется, он благословлял Рейгана во время его инаугурации.
— Это не тот, который потом оказался… — начала Кики, смутно припоминая материал в «Нью- Йоркере».
Карлин хлопнула в ладоши и — подумать только! — расхохоталась.
— Да! И это заставило Монти пересмотреть свои взгляды. А Монти ненавидит их пересматривать. Однако перед ним встал выбор: друг или… не знаю… Евангелие. Я знала, что Монти нравится общество Джеймса, не говоря уж о его сигарах, может, даже больше, чем нравится. И я сказала: дорогой, жизнь должна быть превыше Библии. Разве не ради жизни она написана? Возмущению Монти не было предела. Это мы обязаны сообразовываться с Библией, ты заблуждаешься, уверял меня он. Ну конечно, я заблуждалась. Но они до сих пор проводят вдвоем вечера за сигарами. И говоря между нами, — прошептала Карлин, — они очень хорошие друзья.
А как же насчет не высмеивать собственного мужа, подумала Кики и подняла левую бровь лаконичным, убийственным движением.
— Лучший друг Монти Кипса — гей?
Карлин хихикнула.
— Боже правый, он никогда бы так не выразился. Никогда! Он об этом в таком ключе даже не думает.
— Но в каком еще ключе об этом можно думать?
Карлин вытирала слезы смеха.
Кики присвистнула.
— Он, небось, даже не думает, что Билл О'Рейли{24} думает в этом ключе.
— Ох, дорогая, вы несносны, несносны!
Карлин не на шутку развеселилась, и Кики с удивлением заметила, как посветлели ее глаза и разгладилась кожа. Теперь она выглядела моложе и здоровей. Они дружно посмеялись еще, каждая над своим, как показалось Кики. Потом прилив веселья спал, и разговор вошел в обычное русло. Маленькие взаимные откровения напомнили им о том, что у них было общего, вывели их туда, где они чувствовали себя вольготно и лавировали легко. Обе были матерями, имели представление об Англии, любили собак, возились с цветами, обеих слегка пугала одаренность собственных детей. Карлин много говорила о Майкле, по-видимому, очень гордясь его практичностью и чутьем на деньги. Кики в ответ потчевала ее отретушированными семейными историями, умышленно сглаживая острые углы Леви и рисуя изысканно лживый портрет влюбленной в домашнюю жизнь Зоры. Она не раз упоминала про госпиталь, надеясь перебросить мостик к вопросу о природе недомогания Карлин, но все колебалась и не спрашивала. Время было упущено. Чаепитие закончилось, Кики обнаружила, что съела три куска пирога. У дверей Карлин расцеловала гостью в обе щеки, и на Кики вдруг ясно, отчетливо дохнуло местом ее работы. Она отпустила хрупкие локти Карлин и вышла по красивой садовой дорожке на улицу.
