— О'кей.
Леви нашел ЛаШонду в самом конце длинного ряда касс — она была выше и крупнее любого из шести мужчин-кассиров, работавших вместе с ней. Амазонка розничной торговли.
— Эй, подруга, привет!
ЛаШонда быстро и экономно взмахнула своими длинными ногтями, стукая ими друг о друга и раскрывая кисть, как веер. Она широко улыбнулась Леви.
— Привет, детка. Как ты?
— В порядке. Кручусь помаленьку, делаю, что могу.
— О, детка, ты многое, многое можешь.
Леви напряг волю, чтобы выдержать взгляд этой невероятной женщины, и, как всегда, спасовал. До ЛаШон- ды до сих пор не дошло, что он — шестнадцатилетний пацан, живущий с родителями в среднеобеспеченном районе Веллингтона и, следовательно, мало подходящий на роль заместителя отца ее троих малышей.
— ЛаШонда, можно тебя на минутку?
— Для тебя, детка, у меня всегда есть время, ты же знаешь.
ЛаШонда вышла из-за кассы и повела Леви в тихий уголок, где висел список «Классическая музыка: лучшие продажи». Для матери троих детей тело у нее было потрясающее. Длинные рукава черной блузки облепляли ее мощные предплечья, а передние пуговицы впивались в край петель, сдерживая бюст. По мнению Леви, большая старая задница ЛаШонды, дававшая себя знать сквозь утягивающие нейлоновые шорты, была великим негласным бонусом этой работы.
— Придешь к заднему выходу через пять минут? У нас собрание, — сказал Леви, чей акцент спустился на несколько ступенек навстречу Л аШонде. — Позови Тома и всех, кто может отлучиться. Это по поводу Рождества.
— А что такое, детка? Что по поводу Рождества?
— Ты не знаешь? Нас хотят заставить работать в праздник.
— Правда? За сверхурочные?
— Ну, я не знаю…
— Если доплатят, я готова. Ты ведь знаешь, что я имею в виду.
Леви кивнул. У ЛаШонды все было с точностью до наоборот. С самого начала она исходила из того, что их экономические условия равны. Но нуждаться в деньгах можно по-разному, и Леви в них нуждался не так, как ЛаШонда.
— Я точно буду работать, по крайней мере, с утра. Я не могу прийти на собрание, но внеси меня в списки, ладно?
— Да, да… конечно, внесу.
— Если чуть-чуть доплатят, я готова, без вопросов — хоть Рождество наконец справлю по- человечески. А то каждый раз говорю себе, что надо бы заранее подсуетиться, и хоть бы хны — все в последний момент. И так, скажу я тебе, оно бьет по карману.
— Да, — задумчиво сказал Леви. — В это время года всем туго.
— Не говори. — Ла Шонда присвистнула. — За меня ведь делать некому — все сама, ну ты понимаешь. У тебя перерыв или как? Не хочешь со мной перепихнуться? Я уже собираюсь к метро.
Иногда Леви мысленно перемещался в другую вселенную, где он принимал приглашение Ла Шонды, отправлялся на склад и занимался там с ней любовью стоя. Вскоре после этого он переезжал с ней в Роксбери и заботился о ее детях, как о своих. И они жили долго и счастливо — две розы, выросшие на асфальте, как говорил Тупак{26}. Но в действительности он не знал, что делать с женщинами вроде Ла Шонды. Он хотел бы знать, но увы. Типичная девушка Леви походила на смешливых латиноамериканочек из католической школы рядом с местом его учебы, и у этой девушки был невзыскательный вкус: сводил ее в кино да пообжимался с ней в веллингтонском парке — она и довольна. В минуты смелости и уверенности в себе Леви мог подцепить в бостонском ночном клубе одну из пятнадцатилетних лашондоподобных прелестниц с фальшивым паспортом, которые полусерьезно крутили с ним недельку-другую и исчезали, смущенные его странной решимостью ничего не рассказывать о своей жизни и не показывать, где он живет.
— Нет, спасибо, Ла Шонда. У меня перерыв попозже.
— Что ж, детка. Буду по тебе скучать. Ты сегодня клево выглядишь — кожа и все такое.
Леви вежливо надул бицепс под наманикюренной рукой Ла Шонды.
— Черт! А другие мышцы? Да не стесняйся ты.
Он слегка приподнял рубашку.
— Детка, тут не шесть кубиков, а все тридцать шесть! Девушки небось глазами сверлят моего мальчика Леви. Черт! Да он совсем уже не мальчик.
— Ты же знаешь, Ла Шонда, я слежу за собой.
— Да, и кто-то следит за тобой. — Ла Шонда рассмеялась долгим смехом и потрепала его по щеке. — Ну ладно, детка, я пошла. До следующей недели, если больше не увидимся. Береги себя.
— Пока, Ла Шонда.
Леви прислонился к стойке с записями «Мадам Баттерфляй» и смотрел, как она уходит. Кто-то тронул его за плечо.
— М-м… извини, Леви… — Это был Том из отдела фольклора. — Мне сказали, что ты… что у нас что- то вроде собрания. Что ты, в общем, хочешь устроить…
Том был крут. Когда речь шла о музыке, они спорили так, как только могут спорить двое парней, но Леви отдавал себе отчет, что Том крут во многих других отношениях. В отношении этой безумной войны, в отношении покупателей, которым он не позволял мотать ему нервы; кроме того, Том был легок на подъем.
— О, дружище Том, как твое ничего? — воскликнул Леви и попытался сдвинуть с ним кулаки — его обычная ошибка. — Да, точно, у нас собрание. Я уже иду. Эта рождественская история — бред собачий.
— Абсолютная бредятина, — согласился Том, убирая с лица густую светлую челку. — Здорово, что ты… хочешь бороться и все такое.
Впрочем, иногда — вот как сейчас — Леви замечал в Томе какую-то нервозную почтительность, словно тот боялся, что Леви достанется приз, за которым Леви и не думал гнаться.
Тут же выяснилось, что пришли только белые ребята. Ни Глории и Джины, двух латиноамериканок, ни братана Джамала из «Музыки мира», ни иорданца Халеда из «Музыки на DVD» — были только Том, Кенди и приземистый, веснушчатый парень по имени Майк Клаусси, который работал на третьем этаже в отделе попсы и которого Леви почти не знал.
— А где все? — спросил Леви.
— Джина обещала прийти, но… начальник отдела повис у нее на хвосте, глаз не спускал с нее, так что… — объяснила Кенди.
— Но она обещала прийти?
Кенди пожала плечами, а затем взглянула на него с надеждой, как и прочие. Леви посетила уверенность, что пока он не заговорит, никто не заговорит, — то же странное чувство преследовало его и в школе. Он пользовался авторитетом, и это имело какое-то сложное и невысказанное отношение к цвету его кожи — слишком глубокое, чтобы он мог его измерить.
— В общем, есть черта, которую переходить нельзя, ниже которой нельзя опускаться. И эта черта — работа на Рождество. Вот так и никак иначе. — Леви размахивал руками сильнее, чем требовал его темперамент, потому что этого, кажется, ждали его слушатели. — Я считаю, что мы должны выразить протест. Действием. Получается, что, если ты не на полной ставке и отказываешься выйти на Рождество, ты можешь распроститься со своей работой. По-моему, это бред.
— А как это — выразить протест действием? — спросил Майк. Он был дерганый — много двигался, когда говорил. Интересно, подумал Леви, каково быть таким маленьким, розовым, нервным и смешным. Размышляя над этим, он, наверное, смотрел на Майка хмуро, поскольку паренек совсем разволновался, сунул руки в карманы и тут же снова их вытащил.
— Ну, например, устроить сидячую забастовку, — предложил Том. Он держал пачку табака German
