— Карлин! Карлин Кипе. Мне позвонил ее сын, Майкл.
— Но как они узнали этот номер телефона? — растерялся Говард.
— Не знаю… Наверное, позвонили мне на работу. В голове не укладывается. Мы виделись с ней всего две недели назад! Ее похоронят здесь, в Лондоне. На кладбище Кенсал-грин. Похороны в пятницу.
Говард нахмурился.
— Похороны? Но… Мы, разумеется, не пойдем.
— НЕТ, мы пойдем! — выкрикнула Кики и зарыдала, переполошив подбегающих детей. Говард обнял ее.
— Хорошо-хорошо, мы пойдем. Прости, дорогая. Не знал, что ты… — Говард не договорил и поцеловал
жену в висок. Давно он не ощущал ее так близко.
* * *
Всего в миле от них, в усыпанном опавшей листвой Куинз-парке, совершались скорбные процедуры, всегда сопровождающие смерть. За час до того, как Майкл позвонил Кики, членов семьи Кипсов — Викторию, Майкла и его невесту Амелию — попросили пройти в кабинет Монти. Тон приглашения сулил новые дурные вести. Неделю назад в Амхерсте была установлена причина смерти Карлин Кипе: скоротечный рак, о котором она ни словом не обмолвилась родным. В ее чемоданах обнаружились болеутоляющие, доступные только по рецепту. Кто их выписывал, Кипсы пока не установили; Майкл почти беспрерывно названивал докторам и кричал на них в трубку. Это было проще, чем ломать голову над тем, почему мать, зная наверное, что умирает, сочла нужным утаить это от искренне любящих ее людей. В волнении молодые люди вошли в кабинет Монти с растрескавшейся эдвардианской мебелью и сели. Шторы были задернуты. Комната освещалась лишь поленцем, которое горело в камине, облицованном изразцами с растительным орнаментом. Монти выглядел усталым. Мопсьи глазки его покраснели, грязный жилет болтался незастегнутым.
— Прочти, — Монти протянул сыну маленький конверт. Майкл взял его в руки.
— Единственное, что мы можем предположить, — сказал Монти, когда Майкл достал сложенный блокнотный листок, — что болезнь вашей матери некоторым образом отразилась на ее рассудке. Это послание лежало на ее прикроватном столике. Что скажешь?
Вытянув шею, Амелия прочла записку через плечо жениха и охнула.
— Во-первых, это вряд ли имеет юридическую силу, — сразу же сказал Майкл.
— Написано карандашом! — выпалила Амелия.
— Насчет юридической силы понятно, — сказал Монти, пощипывая себя за кончик носа. — Дело отнюдь не в этом. Что означает данная записка?
— Она не могла такого написать, — твердо произнес Майкл. — Разве это ее почерк? По-моему, нет.
— Да что в ней? — спросила Виктория и снова заплакала, как почти ежечасно делала последние четыре дня.
— Тому, кто найдет эту записку, — стала читать
Амелия, по-детски вытаращив глаза и снизив голос до «страшного» шепота. — После моей смерти завещаю картину Гектора Ип… Ип… — что за имя, язык сломаешь! — портрет госпожи Эр… Эрзу…
— Да знаем мы эту чертову картину! — оборвал ее Майкл. И прибавил: — Прости, пап.
— …миссис Кики Белси! — объявила Амелия с такой торжественностью, словно это были самые значимые в ее жизни слова. — И подпись: миссис Кипе!
— Это не мама писала, — повторил Майкл. — Однозначно. Она бы никогда так не поступила. Увольте. Однозначно. Вероятно, эта женщина имела на маму некоторое влияние, о чем мы не знали… И, видимо, давно положила глаз на картину, когда бывала у нас. Нет уж, простите, но это никуда не годится, — подытожил он, хотя его аргументация так и протопталась на месте.
— Эта женщина дьявол, она околдовала миссис Кипе! — взвизгнула Амелия, чье наивное воображение было засорено самыми цветистыми библейскими эпизодами.
— Помолчи, Амми, — процедил Майкл. Он изучал пустой оборот листка, словно там мог оказаться ключ к разгадке.
— Это семейные дела, Амелия, — строго сказал Монти. — А ты еще не стала членом нашей семьи. Будь добра держать свои соображения при себе.
Амелия потупилась и принялась теребить крестик на шее. Вскочив с кресла, Виктория выхватила листок у брата.
— Это мамин почерк. Стопроцентно.
— Да, — здраво согласился Монти. — На мой взгляд, сомневаться не приходится.
— Слушайте, а ведь картина прилично стоит, да? Штук триста баксов? Или даже фунтов стерлингов? — спросил Майкл, ибо Кипсы, в отличие от Белси, не страшились открыто говорить о деньгах. — Да она ни при какой погоде не отдала бы ее чужому человеку! Тем более, буквально на днях она вроде как намекнула…
— Что подарит ее нам! — пропищала Амелия. — На свадьбу!
— В общем, да, — кивнул Майкл. — И теперь выходит, что она оставила самую ценную картину в доме практически не знакомому человеку? Кики Белси? Вряд ли.
— А больше ничего не было — например, другого письма? — в замешательстве спросила Виктория.
— Нет, — Монти провел ладонью по блестящей макушке. — Ничего не понимаю.
Майкл стукнул кулаком по подлокотнику дивана.
— Какая низость — воспользоваться слабостью тяжелобольного человека!
— Майкл, вопрос в другом: как мы поступим?
И тут Кипсы дали волю своей практичности. Присутствующим женщинам права голоса не полагалось, и они инстинктивно устроились поглубже в креслах, а Майкл с отцом подались вперед и оперлись локтями о колени.
— Думаешь, Кики Белси знает об этой… записке? — последнее слово Майкл произнес одними губами, словно вовсе отказывая ей в существовании.
— Неизвестно. Прав она не предъявляла. Пока.
— Знает или нет, — вспылила Виктория, — она не сможет доказать, верно? У нее ведь нет письменного свидетельства для суда, вообще ничего! Мы ж не хрен собачий, а прямые наследники.
Она снова отдалась рыданиям. Это были слезы обиды и раздражения. Впервые смерть в каком бы ни было проявлении вторглась в уютные пределы ее жизни. Виктория не могла поверить, что и ее постигли настоящее горе и утрата. Прежде во всех неприятностях у каждого из Кипсов находилась отдушина: Монти трижды подавал иски за клевету, Майкл и Виктория с детства были приучены храбро отстаивать свои религиозные и политические взгляды. Но тут — кому и что доказывать? Здравствующие либералы — дело одно, смерть — совсем другое.
— Не смей так выражаться, Виктория, — веско произнес Монти. — Уважай этот дом и своих близких.
— Похоже, я уважаю своих близких больше, чем мама, ведь она нас даже не упомянула. — Она помахала запиской и случайно ее выронила. Та лениво спланировала на ковер.
— Ваша мать, — сказал Монти и замолк; на его щеке дети увидели первую слезинку, упавшую за эти дни. Майкл выступил сильнее: откинувшись на диванные подушки, издал истошный вопль и захлебнулся сердитыми слезами.
— Ваша мать, — снова начал Монти, — была мне доброй женой, а вам прекрасной матерью. Но в конце жизни она тяжело болела — одному Богу известно, как она это вынесла. И перед нами, — он поднял записку с пола, — симптом ее болезни.
— Аминь! — сказала Амелия и прижалась к своему жениху.
— Амми, прошу тебя, — проворчал Майкл, отпихивая ее. Амелия уткнулась носом в его плечо.
— Зря я даже вам сказал, — Монти согнул листок пополам. — Эта записка не имеет никакого значения.
— Само собой, — раздраженно бросил Майкл, утираясь предусмотрительно поданным Амелией
