О красоте

носовым платком. — Сожги и забудь.

Итак, слово было произнесено. В камине громко треснуло полено, казалось, огонь их подслушивал и теперь жаждал новой пищи. Виктория открыла рот, но промолчала.

— Верно, — сказал Монти и, скомкав записку в руке, кинул ее в пламя. — И все-таки надо пригласить ее на похороны. Миссис Белси.

— Зачем? — воскликнула Амелия. — Она противная. Тогда на вокзале эта гордячка посмотрела на меня, как на пустое место! Да она вообще растафарианка!

Монти нахмурился. Становилось очевидным, что Амелию нельзя назвать тишайшей из христианских дев.

— Амми права. Зачем? — сказал Майкл.

— Очевидно, ваша мать была до некоторой степени привязана к миссис Белси. Последние месяцы мы часто оставляли ее одну. — При этих более чем справедливых словах каждый уставился на первое попавшееся пятнышко на полу. — И она нашла себе подругу. Как бы мы ни относились к этой дружбе, мы должны ее уважать. Пригласим миссис Белси. Просто ради приличия. Договорились? К тому же, она, скорее всего, не придет.

Спустя несколько минут дети гуськом покидали кабинет, еще больше озадаченные вопросом, кем на самом деле была та, чей некролог появится наутро в «Тайме»: леди Кипе, обожаемая супруга сэра Монтегю Кипса, заботливая мать Виктории и Майкла, пассажирка «Виндраш»[75], неустанная труженица на благо церкви, покровительница искусств?

2

Через замызганные стекла такси Белси наблюдали за тем, как Хэмпстед трансформируется в Вест- Хэмстед, Вест-Хэмстед — в Уиллсден. Чем дальше, тем больше граффити на железнодорожных мостах и меньше деревьев на улицах, зато больше полиэтиленовых пакетов в их ветвях. Все чаще мелькают заведения, торгующие жареными курами, — в Уиллсден-грине уже кажется, что каждая вторая вывеска имеет отношение к домашней птице. Над рельсами — записка гигантскими, попирающими смерть буквами: ЗВОНИЛА ТВОЯ МАМА. При других обстоятельствах это могло бы быть забавным.

— Мы в какую-то глушь забираемся, — отважилась высказаться Зора. В честь этой смерти она усвоила себе новый, тихий голос. — Мне казалось, они богатые. Разве нет?

— Здесь их дом, — просто сказал Джером. — Им здесь нравится. Они всегда здесь жили. Это люди без претензий. Что я давно стараюсь вам втолковать.

Говард постучал обручальным кольцом по толстому боковому стеклу.

— Не заблуждайся. Здесь попадаются очень даже солидные особнячки. Вдобавок, такие люди, как Монти, любят быть первым парнем на деревне.

— Говард, — Кики произнесла это таким тоном, что все молчали до самого конца пути — до Винчестер - лэйн.

Машина остановилась возле англиканской сельской церквушки, вырванной из привычной местности и очутившейся на городской окраине, — по крайней мере, так показалось младшим Белси. Здесь и вправду раньше была деревня. Всего сотню лет назад в этом приходе (сплошь овечьи пастбища да фруктовые сады) насчитывалось не более пяти сотен душ; эту землю крестьяне арендовали у Оксфордского университета, каковой до сих пор причисляет Уиллсден-грин к своим владениям. Так что это действительно была сельская церковь. Стоя на посыпанной гравием паперти, под голыми ветвями вишневого дерева, Говард почти видел вместо оживленной трассы загоны, ряды живой изгороди и обсаженные розами мощеные дорожки.

Подходили все новые и новые люди. Скапливались вокруг памятника жертвам Первой мировой войны — простого обелиска с неразборчивой надписью: слова, каждое выбитое на отдельном камне, полустерлись. Большинство приглашенных пришли в черном, но попадались, как Белси, не в трауре. Невысокий жилистый человек в оранжевом дворницком балахоне гонял двух одинаковых белых бультерьеров по остаткам сада, сохранившегося между домом священника и зданием церкви. Собаководу явно не было дела до похорон. Гости смотрели на него с неодобрением; слышались упреки. Человек раз за разом кидал палку. Псы упорно приносили ее обратно, вцепившись зубами в оба конца и образуя диковинное восьмилапое существо с превосходной координацией.

— Кого тут только нет, — прошептал Джером (здесь все говорили шепотом). — Смотрите, она с кем только не общалась! Вы можете вообразить, чтобы у нас, в Америке, на похоронах, да и где бы то ни было, собралось такое разношерстное общество?

Оглядевшись, остальные Белси с ним согласились. Тут были люди всех возрастов и цветов кожи, нескольких вероисповеданий; некоторые — в дорогих шляпах, жемчугах, кольцах, со строгими сумочками, некоторые — явно из другого мира: в джинсах и бейсболках, в сари и коротких пальто с застежками- палочками. И среди них — какое счастье! — Эрскайн Джиджиди. Окликать и махать рукой было бы неприлично; за другом семьи отправили Леви. Топая, как слон, Эрскайн, в щегольском зеленом твидовом костюме, направился в их сторону, помахивая зонтом, словно тросточкой. Не доставало лишь монокля. Кики смотрела на него и недоумевала, как она раньше не заметила: Эрскайн — портновская копия Монти, только чуть более вычурная.

— Эрск, слава Богу, и ты здесь, — Говард крепко обнял друга. — Но каким ветром? Я думал, ты на Рождество будешь в Париже.

— Я и был там, мы остановились в «Крийоне» (что за прелесть этот отель!), и мне позвонил Брокс, лорд Брокс, — вскользь упомянул Эрскайн. — Но, Говард, сам знаешь, с нашим приятелем Монти я знаком целую вечность. У нас давний спор: кто — он или я — был первым негром в Оксфорде. Пусть мы порой расходимся во взглядах, но мы люди цивилизованные. Поэтому я здесь.

— Разумеется, — с воодушевлением сказала Кики и пожала ему руку.

— Ну, и Каролина настаивала, — с ехидцей добавил Эрскайн, кивнув на свою сухощавую жену, стоявшую поодаль, под церковной аркой. Каролина была поглощена беседой с популярным в Англии темнокожим ведущим теленовостей. Эрскайн посмотрел на нее с насмешливым обожанием.

— Невероятная женщина моя жена. Кто, кроме нее, способен вербовать политических сторонников на похоронах? — Эрскайн, приглушив голос, рассмеялся сочным басом. — «Там будут все, кто хоть что-то из себя представляет», — скверно передразнил он атлантский выговор жены. — Однако, боюсь, их здесь существенно меньше, чем она ожидала. Половину присутствующих вижу впервые. Но пришли так пришли. В Нигерии на похоронах рыдают, а в Атланте, судя по всему, налаживают связи. Удивительно! А вот встретить здесь вас я никак не ожидал. Я думал, вы с Монти скрестите клинки только в январе. — Эрскайн сделал выпад зонтом. — Такие слухи ходят среди наших коллег. Да, Говард. И не говори мне, что ты пришел сюда без всякой задней мысли! Я что-то не то сказал? — всполошился Эрскайн, потому что Кики выдернула ладонь из его руки.

— Ммм… Видите ли, мама близко знала Карлин, — пробормотал Джером.

Эрскайн выразительно прижал руку к груди.

— Что же вы мне сразу не сказали! Кики, я понятия не имел, что вы были знакомы с этой дамой. Я крайне смущен.

— Не стоит, — сказала Кики, но глядела холодно.

Любые социальные трения выбивали Эрскайна из

колеи. Казалось, он испытывает прямо-таки физические мучения.

На помощь ему пришла Зора.

— Смотри, пап, гам не Зия Мальмуд? Тот, с которым вы вместе учились?

Зия Мальмуд, комментатор культурных событий, бывший социалист, участник антивоенных митингов, эссеист, поэт «на случай», бельмо на глазу для действующего правительства и завсегдатай телевизионного эфира, или, как лаконично формулировал Говард, «типичный попка-дурак», стоял у обелиска и курил свою фирменную трубку. Говард и Эрскайн поспешно ввинтились в толпу, чтобы поприветствовать своего оксфордского однокашника. Кики смотрела им вслед. Она видела, как на лице мужа крупными мазками проступало пошлое облегчение. Впервые с того момента, как они сюда приехали, он наконец перестал