клиентов, выскочил в дверь, на улицу, в большой мир.
Он бежал и бежал. Вот он на улице, вот он возле дома, вбегает в дверь. Он в ванной, шарит в аптечке, на пол падают склянки. Он нашел бутылек с каким-то препаратом, даже не читая этикетки, высыпал таблетки в ладонь, запихнул в рот, проглотил, запил водой из-под крана. Сел на край холодной ванны и только тогда сумел остановиться. Он остановился, затих. Все, он «в зоне». Теперь «в зоне», он будет ждать наступления смерти.
Были три обстоятельства, вновь пробудившие в нем жажду жизни:
стук капель воды, падавших из крана в фаянсовую раковину: как-кап-как-кап…
желтый луч света, преломлявшийся в красно-золотистый через рифленое стекло в потолке…
мысль о том, что он не хочет, чтобы его мама осталась одна, без него…
Ричи вытащил из кармана мобильный телефон. Стал набирать: 0-0-0. Услышал, как хлопнула входная дверь.
— Мама! — закричал он. — Мама! — Шаги матери загремели по узкому коридору. Она влетела в ванную. Он протянул руки: в одной — пустой пузырек, в другой — мобильный телефон.
Она вызвала у него рвоту — нагнула над ванной, засунула ему глубоко в рот пальцы. Он сопротивлялся, давился, потом его стало рвать, жидкая желчь потекла по его подбородку, по пальцам матери. Его скрутило в конвульсии, и на эмаль ванны вместе с желчью вывались ошметки еще не полностью переваренного бутерброда и таблетки. Слава богу, его мама была спокойна. Теперь, когда он знал, что он не хочет умирать, он боялся, что отрава, которую он принял, его убьет. До больницы Эппинг мама ехала быстро, но машину вела аккуратно, ругаясь на каждом светофоре, если им приходилось останавливаться на красный свет, проклиная политиков, продавших старую больницу, в которой он родился, ту самую, что раньше стояла прямо за углом от их дома. Время от времени она гладила его по голове, требовала, чтобы он в точности описал свои ощущения, спрашивала, не чувствует ли он онемения или боли. А на него, как ни странно, снизошел удивительный покой, он воспринимал только сложную структуру света и звука. Его мама, бросая автомобиль то в одну сторону, то в другую, обгоняла машины на Спринг-стрит.
— Детка, — обратилась к нему она, когда их автомобиль свернул на длинную полосу автострады. — Прости, что ударила тебя. Больше такого не повторится.
— Я не в обиде. — Он не лгал.
— Я ведь прежде тебя никогда не била, верно?
— Только раз или два.
— Нет, — уверенно, страстно возразила она. — Шлепала тебя пару раз, когда ты был малышом, это да. — Он кивнул, понимая, что для нее это очень важно. — Один раз, когда ты сунул руку в пламя свечи. Один раз тебе досталось по попе, когда ты нагрубил бабушке. Но по лицу я тебя никогда не била. Никогда.
Что верно, то верно. Для нее было важно, чтобы он вспомнил, — и он вспомнил. Ричи поморщился. Схватился за живот, ощущая на языке мерзкий вкус желчи.
— Мы уже почти приехали, — сказала мама, не отводя глаз от дороги. — Почти.
— Прости, мам. — Он говорил искренне. Он горько сожалел обо всем, что случилось.
— Рич, я люблю тебя. И очень горжусь тобой. — Ее голос дрогнул, пожелтевшие от никотина пальцы стискивали руль, розовый лак на ногтях местами облез. Она шмыгнула носом. — Но то, как ты поступил с Гектором, с Айшей и с Конни, это гадко, парень. — Она взглянула на него: — Сам-то ты хоть это понимаешь?
— Да.
— Гектор — женатый человек, детка. Он любит Айшу. Тебя он никогда не сможет полюбить.
Нет. Он убрал ладонь с живота. Боли не было, пока. Он поправится. Выздоровеет.
— Гектор даже не знает, кто я такой. — Он закрыл глаза, подставляя лицо ветру. Тепло; нет, жарко. Приятно. — Кажется, я люблю Ника.
Ну, вот он это и произнес.
Мама взяла его за руку, крепко ее стиснула. Ладонь у нее была влажная, маслянистая от пота.
— Ох, детка, — прошептала она. Поднесла к губам его руку, поцеловала ее. — Мой милый мальчик. — Машина с визгом подкатила к отделению неотложной помощи. — Ты еще во многих будешь влюбляться, и тебя будут многие любить.
Она выпустила его руку. Машина резко затормозила. Трейси припарковалась в неположенном месте, и курившая на улице молодая медсестра жестом велела им отъехать. Мама ее проигнорировала.
Последнее, что он сказал перед тем, как ему стали промывать желудок:
— Мама, бросила бы ты курить.
Он проснулся в ослепительно яркой белой палате. Свет резал глаза. Он зажмурился, но потом, казалось, целую вечность разжимал веки. Робко обвел взглядом помещение, все, что попало в поле зрения. Его мучила слабость, он уронил голову на бок. Мама сидела на стуле, читала журнал «Нью айдиа»[141]. Кто-то держал его за руку. С трудом он повернул голову на другой бок. У его постели стояла Конни.
— Привет.
В пересохшем рту ощущался противный привкус металла и химических препаратов, язык не ворочался, губы плохо шевелились, потому произнесенное им приветствие, когда оно наконец-то достигло его ушей, прозвучало как абракадабра, как одно из тех причудливых словечек, что изобретают ненормальные христиане, говорящие на неведомых языках. Но звук он издал. И мама кинулась к его постели.
Прошло еще несколько минут, прежде чем вялость и заторможенность исчезли и голова наконец-то просветлела после анестезии. Он с благодарностью приник к стакану с водой, что подала ему мама. Вода частично текла мимо рта, но его это не смущало. Он опять оглядел палату, на этот раз заметив на противоположной койке пожилого мужчину; тот смотрел висевший над его кроватью телевизор. Рядом с койкой Ричи еще одна кровать, третья в палате, но тот, кто на ней лежал, предпочел отгородиться от остальных занавеской. Ричи попросил маму оставить его наедине с Конни.
— Пойду выпью кофе. Вам что-нибудь принести?
Конни мотнула головой. Ричи хотелось только воды. Он сомневался, что у него вообще когда-нибудь появится аппетит.
— Больно?
Наверно, ему было больно, ибо вся его брюшная полость, казалось, онемела, словно его тело расчленили надвое. Так, должно быть, чувствовали бы себя персонажи старых комиксов — наглые койоты или коты, расплющенные катками или свалившимися на них валунами. Он поморщился и кивнул.
Конни откинула простыню, сбросила кроссовки и залезла к нему в постель. Он увидел, что лежит в белой сорочке; трусов на нем не было. Конни расправила простыню. Старик ошеломленно посмотрел на них, потом улыбнулся и снова устремил взгляд на экран телевизора. К Ричи — внезапно — вернулась память, недавние события замелькали в воображении. Гектор, Рози и Гэри, Айша, его мама, кошмар в ветеринарной клинике. Это мучило гораздо сильнее, чем любая физическая боль.
— Прости, что я проболтался Рози. Зря я это.
— Он меня не насиловал, — прошептала Конни, виновато, опустив подбородок на грудь. — Не так все было.
— Ладно. — Он провел языком по растрескавшейся нижней губе. Думал смочить ее слюной, но язык тоже был сухой.
— Прости, что солгала.
Он силился вспомнить. Когда она ему солгала: еще тогда или в клинике? Это для него загадка. Может
