— А по мне, так Трумэн был неплох, — отозвался Поуп.
Я повернулся к отцу и сказал:
— Поуп спрашивал меня, верю ли я в Бога.
— Ну, значит, и за тебя взялся. Я все ждал, когда он начнет.
— Он меня каждый раз спрашивает, когда мы сюда приезжаем.
— И что ты отвечаешь?
— Что я еще не все для себя решил.
— Правильно, так и отвечай.
Я опустил руку в воду. Отец сказал:
— Поуп думает, что Бог — это бородатый старик с язвой желудка. У него там, наверху, есть счеты, и он отсчитывает на них наши грехи.
— А может, и вправду отсчитывает?
— Не вижу причины, по которой он должен об этом беспокоиться, даже если он существует, — отрезал отец.
Вторая лодка подплыла ближе.
— Вы там рыбу ловите или дурака валяете? — поинтересовался Поуп.
— Мы беседуем о Господе Всемогущем, — отозвался отец таким напыщенным и фальшивым тоном, что Поуп ухмыльнулся, — мне было видно это в полутьме.
Ответил он тем не менее вполне серьезно:
— Это хорошо. Я вот думаю: может, Натану съездить разок со мной в церковь, пока вы здесь?
— Пусть сам решает, — сказал отец, не глядя на него. — Он уже достаточно взрослый, чтобы самому принимать такие решения.
— Ну, ты ему уже наверняка так промыл мозги, что парень думает: сходить в церковь — это все равно что перейти на сторону врага. Никак не пойму, в кого ты такой упрямый?
— Он ходит в школу, которой руководят иезуиты, — ответил отец.
— Ага. А потом дома ты внушаешь ему, что в Писании все вранье.
— Я позволил себе всего несколько поправок, — сказал отец, поглаживая бороду.
— Ну, так как насчет церкви, Натан? — спросил Поуп. — Съездим в воскресенье? А потом можно в ресторан заехать.
— Отлично! — согласился я.
Я помнил, как Поуп рассказывал, что в его церковь ходят девчонки из католической школы.
— Ну что ж, пусть сходит, послушает, как священник бормочет на латыни, — сказал отец. — Кстати, носители этого языка завоевали и разграбили полмира. Пусть сходит.
Поуп Нельсон явно напрягся.
— На латыни давно не служат, — ответил он. — Может быть, только несколько фраз произнесут.
— Посмотрите-ка лучше на месяц, — сказал Уит. — Мы сейчас в тень заплывем.
— Ты никого на свете не уважаешь, — не обращая на него внимания, продолжал Поуп. — И сыну пример подаешь.
— Хватит, не ворчи! — ответил отец.
Лодки шли борт к борту. Тут я вдруг понял, что Поуп Нельсон совсем пьян. Он молча постоял, покачиваясь, на корме лодки, а потом вдруг швырнул в отца куском наживки. Вонючая склизкая дрянь попала прямо в бороду. Отец спокойно снял ее и выбросил за борт. Поуп находился всего в полутора метрах: он смотрел вызывающе, уперев руки в боки. На правом предплечье у него была татуировка — угорь, величиной с почтовую марку, и при лунном свете мне показалось, что этот угорь плывет вверх по руке. Отец вдруг взял весло и ударил Поупа по ногам. Удар был совсем легкий, но этого хватило, чтобы отправить пьяного за борт.
— Ах ты, говнюк! — заорал Поуп.
— Полундра! Человек за бортом! — провозгласил Уит.
Он протянул утопающему весло, но Поуп не стал за него хвататься. Он каким-то образом ухитрился удержать в руке банку с пивом. Уит и отец одновременно прыгнули в воду. Судя по тому, как интенсивно ругался Поуп, он не собирался тонуть:
— Проклятый сукин сын! Безбожный тощий сопляк!
Уит и отец подхватили его с двух сторон под руки и подтащили к борту лодки. Уит залез в нее первым и помог вскарабкаться старику.
Поуп принялся молча стаскивать и выжимать мокрую одежду. Потом он взялся за весла и направил лодку к берегу. Когда они достигли мелководья, Уит помахал нам на прощание.
— Не надо было этого делать, — сказал я отцу.
— Он самый иррациональный человек из всех, кого я знаю, — ответил тот.
В течение двух дней Поуп Нельсон и мой отец не разговаривали друг с другом.
Следующим вечером мы удили вдвоем с Уитом. Поуп уехал ужинать к знакомой, которая владела в соседней деревне складом кормов, а отец остался дома — читать и слушать «Историю Бенни Гудмена»,[25] единственный джазовый альбом, нашедшийся у Поупа: старик предпочитал кантри и вестерн. Мы с Уитом долгое время не могли ничего поймать, а потом астронавт вдруг вытащил здоровенную каракатицу. Уит снял ее с крючка и бросил обратно в воду. Пока он насаживал новую наживку, я спросил его, что он думает о ссоре отца с Поупом.
— Безответно себя ведут, — покачал головой Уит.
— Когда они собираются вместе на День благодарения, мама всегда сажает их с разных сторон стола.
— Ну, ладно тебе. Папа твой — большой ученый. Никогда не видел, чтобы он так выходил из себя, — сказал Уит, меняя наживку. — А про Бога — это интересный вопрос. Вот был такой случай. Лечу себе и вдруг вижу прямо по курсу какую-то штуку типа огромной медузы. Я связываюсь с ЦУПом, спрашиваю: что это такое, мать ити? Они отвечают — не знаем. Представляешь? Здоровенная светлящаяся медуза в космосе. Люминесцентная, наверное. Корабль пропер сквозь нее без всякого шума. Видимо, она состояла из каких-то совсем мелких частичек.
— А при чем тут Бог?
— При чем тут Бог? Хороший вопрос. — Уит покрутил катушку, вытянув около метра лески. — Ты прикинь: каждые сутки я там видел четыре заката и четыре восхода Земли. Ну ёперный театр! Самые короткие дни в моей жизни. А чтобы полететь на самолете, не надо верить в гравитацию, правильно?
Я кивнул, хотя по-прежнему не понимал, к чему он клонит. Но Уит ни к чему не клонил. Он уже рассказывал о мысе Канаверал и о той комнате, в которой астронавты ждут приказа садиться в корабль.
— Там работала такая медсестричка по имени Долорес, так она разукрасила эту комнату. Как сейчас помню: комната S-204, в ангаре. Она решила, что все цвета там должны быть успокоительными: стены голубые, как яйца дрозда, занавески — как шампанское, а диваны — бежевые. Телевизор, радио, часы, все дела. А знаешь, что я там делал в течение сорока пяти минут?
— Что?
— Успел сделать три вещи. Во-первых, в последний раз побрился. Во-вторых, с большим чувством покакал. А в-третьих, помолился. Я молился так, как будто моя жизнь зависела от этой молитвы. В этой комнате время останавливается, и Бог слушает людей.
Тут Уит снова вытянул каракатицу. Мне показалось, что это та же самая каракатица, которую он отпустил несколько минут назад. Этот человек с таинственным «ёперным театром» в голове заставлял меня слушать его, открыв рот. И похоже, не только меня, даже морские твари к нему прислушивались.
Вечерело. Тени деревьев на прибрежном песке росли на глазах. Уит выбросил каракатицу в воду.
Мне исполнилось только семнадцать лет, и вопрос о Боге был мне, конечно, не по силам. Я не мог решить, являются ли байты информации и потоки фотонов частью благого Божественного плана устройства Вселенной, или же они часть какого-то злого заговора, или просто частички мира, в котором правят многообразие и случайность.
