художественное произведение.
Такой красоты в Мидлэнд-Сити еще никогда не видывали.
И тут отец вышел из-за балки-опоры – эта самая балка много лет назад размозжила ему ногу – и стал перед Феликсом. В руке он держал яблоко. Селия смотрела на него сквозь ветровое стекло машины. И он громко воскликнул – так, что эхо раскатилось по нашему дому.
– Пусть же Елена, царица Трои, выступит вперед и потребует яблоко, если дерзнет!
Селия не двинулась с места. Она окаменела.
А Феликс, который так и не успел рта раскрыть, по глупости ждал, что она все же выйдет из машины и возьмет яблоко, хотя дураку было ясно, что она вообще ничего не понимала.
Что она знала о Елене Троянской, о яблоке раздора? Кстати, отец сам ничего толком не знал. Он, как я теперь понимаю, все перепутал. Елене Троянской никто никакого яблока не давал, во всяком случае в награду.
Золотое яблоко, по греческому мифу, получила богиня Афродита – в знак того, что она прекраснейшая из богинь. Юный смертный по имени Парис отдал ей предпочтение перед соперницами – Афиной и Герой.
И хотя в весенний вечер 1943 года ничего бы от этого не изменилось, отец должен был сказать: «Пусть Афродита выступит вперед и потребует яблоко, если дерзнет!»
А еще лучше, если бы в тот вечер, когда класс Феликса устраивал бал, папочка велел бы, чтобы его связали, сунули в рот кляп и заперли на чердаке, где хранилось оружие.
Что же касается Елены Троянской, то о ней Селия Гилдрет слыхом не слыхала. В мифе говорится, что Елена была прекраснейшей из смертных и Афродита отдала ее Парису в обмен на яблоко.
Одно было плохо: Елена была уже замужем за царем Спарты, так что троянцу Парису пришлось ее похитить.
Из-за этого и разгорелась Троянская война.
И Селия действительно вышла из машины, но никакого яблока она так и не взяла. Когда Феликс подошел к ней, она сорвала с платья и бросила свой букетик, сбросила свои золотые бальные туфельки на высоких каблуках, купленные на последние деньги, так же как ее белое платье, а может быть, и кружевное бельишко. И ее страх, и возмущение, и ножки в чулках, и ее поразительное лицо были чудом из чудес, какое только в сказках и встретишь.
В Мидлэнд-Сити оказалась своя собственная богиня раздора.
Эта богиня танцевать не умела и не хотела, и своих одноклассников она терпеть не могла. Она сказала нам, что в кровь разодрала бы себе лицо, чтобы люди, глядя на нее, не видели то, чего в ней не было и нет. Она сказала, что лучше бы ей умереть, потому что ей стыдно от того, что про нее думают взрослые мужчины и даже мальчишки и как они ее обхаживают. Она сказала, что когда после смерти попадет на небо, то первым делом постарается у кого-нибудь там дознаться, что же, в конце концов, было написано у нее на лице и зачем.
Мы с Феликсом вспоминаем все, что говорила Селия в тот вечер, – мы с ним сидим рядом около нашего плавательного бассейна в Гаити.
Мы оба помним, как она сказала, что чернокожие добрее и лучше понимают жизнь, чем белые. Она ненавидела богачей. Она сказала, что надо бы расстрелять всех богачей, которые, как мы, живут в свое удовольствие, когда идет война.
И вдруг, позабыв о своих туфельках и своем букетике, она со всех ног помчалась домой.
Бежать ей надо было всего четырнадцать кварталов. Феликс полз за ней на своем «кидслере» вдоль обочины все четырнадцать кварталов, упрашивая ее сесть в машину. Но она нарочно шмыгнула в переулок, куда «кидслер» не мог протиснуться. Феликс так и не узнал, что с ней было потом. Встретились они только двадцать семь лет спустя, в 1970 году. Она тогда была замужем за Двейном Гувером, торговцем автомашинами фирмы «Понтиак», а Феликса только что выгнали с поста президента Национальной радиовещательной корпорации.
И он вернулся домой искать свои корни.
9
Дважды убийцей я стал так.
Весной 1944 года Феликса призвали на действительную военную службу в армию США. Он только что закончил второй семестр на факультете гуманитарных наук университета штата Огайо. Благодаря своему прекрасному голосу он стал одним из главных дикторов на студенческой радиостанции и к тому же был избран вице-председателем студенческого совета первого курса.
Он принес присягу в Колумбусе, но ему разрешили еще одну ночь провести дома, потому что следующий день, второе воскресенье мая, был Днем матери.
Слез никто не проливал, да и с чего было плакать – он должен был служить в армии только диктором на радиостанции. Но мы этого всего не могли знать и не плакали просто потому, что отец нам сказал: все наши предки гордились и радовались, что служили родине в военное время.
Помню, что у Марко Маритимо, который вместе с братом Джино уже стал крупнейшим строительным подрядчиком в нашем городе, был сын Джулио, которого тогда тоже призвали. И вечером, накануне Дня матери, Марко с женой привели своего сына к нам, и все семейство заливалось горючими слезами, никого не стесняясь, как дети.
И не зря они рыдали. Их сына Джулио убили в Германии.
На рассвете, когда мама еще спала, мы с отцом и Феликсом пошли на стрельбище Мидлэндского клуба рыболовов и охотников, как и сотни раз прежде. Это был такой утренний воскресный ритуал. И хотя мне было всего двенадцать лет, я уже умел стрелять из револьверов, из ружей, из винтовок любого образца. И многие другие отцы тоже пришли с сыновьями, и все палили без устали.
Помню, там был начальник полиции Фрэнсис Кс. Морисси со своим сыном Бакки. Морисси был приятелем отца и шел охотиться на гусей вместе с ним и Джоном Форчуном в 1916 году, в тот день, когда пропал старый Август Гюнтер. Только недавно я узнал, что именно Морисси убил старика Гюнтера. Он нечаянно выпалил крупной дробью в футе от головы Гюнтера.
Голову как ветром сдуло.
И отец вместе с остальными, не желая, чтобы этот несчастный случай исковеркал всю жизнь Морисси – такое ведь с любым может стрястись, – пустил тело Гюнтера вниз по течению Сахарной речки.
В то утро мы с отцом и Феликсом никакого особенного оружия с собой не взяли. Так как Феликсу вскоре предстояло отправляться на фронт, мы взяли только винтовку «спрингфилд». Такие винтовки в американской пехоте уже сняли с вооружения и заменили винтовкой «гаранд». Но винтовками «спрингфилд» еще пользовались снайперы – у них был особенно точный бой. В это утро все стреляли отлично, но я стрелял лучше всех, и меня за это наперебой хвалили. Но лишь после того, как я в тот же день нечаянно застрелил беременную женщину, меня наградили прозвищем Малый Не Промах.
Но все-таки в это утро один приз я выиграл. После стрельбы отец сказал Феликсу:
– Дай-ка своему братцу Руди ключ.
Феликс удивился:
– Какой еще ключ?
И тут отец назвал то помещение, которое для меня с самого детства было все равно что святая святых. Сам Феликс получил ключ от него только в пятнадцать лет, а я до этого ключа даже никогда и не дотрагивался.
– Дай ему, – сказал отец, – ключ от оружейной комнаты.
Разумеется, я был слишком мал, чтобы мне можно было доверить этот ключ. Даже Феликсу рано было давать этот ключ в пятнадцать лет, а мне-то было всего двенадцать. Но когда я застрелил беременную женщину, выяснилось, что отец даже не помнит, сколько мне лет. Когда пришла полиция, я слышал, как отец сказал, что мне уже шестнадцать или около того.
Дело в том, что я для своих лет был очень высокого роста. Тогда и теперь рост среднего американца –
