разных по величине и форме островов. За рекой, подавляя все окружающее необозримыми масштабами, темнела плотная стена сосново-еловой тайги. Тайга здесь была не менее могучая, чем в Сибири. Ее сплошной темно-зеленый массив теснил речные берега с севера и с юга, вплотную подступил к светлой глади воды, оттеняя урез буйной порослью прибрежных кустарников и пряча за густыми кронами деревьев приземистые дома и сараи.
— Слушай, Шурик! Где же город? Где Архангельск?
— Прямо по курсу перед тобой! — Бомбардир застучал телеграфным ключом радиостанции.
Усенко много читал и слышал о столице северного края. Из нее уходили в Арктику отважные землепроходцы, научные экспедиции, моряки, рыбаки-поморы, начинался Великий Северный морской путь… Все это создало представление об огромном городе, обязательно компактном и многоэтажном, как все большие города. Видел же он только тянувшиеся на многие километры по берегу реки длинные цепочки одноэтажных серых домов, которые лишь в западной части собирались в улицы, кварталы, приподнимались до двух и трех этажей.
Летчик не сдержал возгласа разочарования:
— Туда разве железная дорога не подходит?
— Нет. Станция на левом берегу. Город связан со станцией вот тем наплавным мостом.
Ниточка моста видна отчетливо. Она не шире тех переправ, которые Усенко бомбил на Днепре. По мосту двигались грузовики, конные повозки, шли люди. На реке и у берегов разбросанно стояли большие и маленькие, узкие и широкие суда. Некоторые из них были такими огромными, что перед ними двухэтажные домики казались карликами. Константин догадался, что то были морские и океанские пароходы. Он видел их впервые и поражался размерами. Часть судов двигалась по реке. На воде сзади них оставался пенный след. Но сверху движения этого не было видно: казалось, что на белесой ленте реки замерли желтоватые жучки с распущенными белыми усами.
Усенко оторвал взгляд от реки и посмотрел вокруг. Над ним огромным беловатым шатром раскинулось небо, подернутое тонкой пеленой высокоперистых облаков, сквозь которые к земле прорывались рассеянные лучи неяркого солнца. На западе за островами до самого горизонта поблескивала серебром широкая серо-белая полоса — море!
— Оно и в самом деле Белое. Почему, Шурик?
— Так в нем же облака отражаются, как в зеркале!.. Право на борт! Пошли на базу.
Количество лесистых островов в дельте реки увеличилось. На некоторых из них громоздились штабеля ящиков, бочек, пирамиды лесоматериалов. Летчик глядел на них и гадал: где же тут аэродром? Впереди к небесам тянулся столб дыма.
— Что это горит, Шурик?
— Да нет, это не пожар. Это дымит, наверное, Арбум — так здесь сокращенно называют Архангельский бумажный комбинат. Арбум!
— Гм-м… Слушай! Откуда ты знаешь такие подробности? Бывал здесь, что ли?
— На Севере я тоже впервые. Дальше широты Москвы не бывал, но не спал, как ты, а обо всем расспросил на запасном. Видишь, на крутом берегу реки высятся груды бревен, а дальше лесоподъемники, лесопильные рамы, цехи, поселок. Точно, Арбум!
— А вот вам и сам товарищ база! Привет!
Под тенью южного берега показался вытянутый с запада на восток песчаный остров с небольшой деревенькой и редким леском на мысу. За деревней желтела длинная посадочная полоса. Вокруг нее топорщились скобы капониров с самолетами, бугры землянок, позиция зениток. У противоположного края полосы белело посадочное Т, зеленели силуэты остроносых одномоторных истребителей.
Усенко включил микрофон внешней радиосвязи:
— Беркут! Я — Сокол семь! Прошу разрешения на посадку.
Поблескивая короткими крыльями, Пе-3 медленно катился по глинисто-песчаному летному полю, и его тонкий, похожий на длинное веретено фюзеляж тускло посвечивал свежеголубой окраской и алыми пятиконечными звездами. Из-за валов капониров на крылатого собрата выглядывали одномоторные истребители и двухмоторные бомбардировщики. Краска на их бортах тоже была свежая — все самолеты были новыми. Возле них копошились люди. Они прервали работу и встречали прилетевших приветливыми взмахами рук.
— Морячки! — сказал Гилим, наблюдая за ними. — Значит, аэродром морской? Как много здесь скопилось самолетов!
В стороне от капониров рядом с большой группой холмов-землянок стройными рядами выстроились двухмоторные истребители. Оттуда призывно сигналили флажками. А за сигнальщиком стояла толпа. Бомбардир узнавал в ней сослуживцев.
— Весь полк собрался! — возбужденно говорил он. — Да не гони ты! Полковое начальство наблюдает. Вон сам Богомол-батя, инженер Белан, Михайлов, адъютант Диговцев…
Усенко тоже узнал их, но его глаза тянулись в другую сторону, где стояли друзья: Устименко, Шакура, Обойщиков, Зубенко, Костюк.
— Володя Цеха принимает! — прокричал пилоту Александров, силясь перекрыть гул моторов. Техник не усидел на месте, привстал, приник к козырьку переднего стекла.
Перед носом «Петлякова» возник высокий худощавый человек в фуражке и в синем комбинезоне с красной повязкой на рукаве. В разведенных в стороны руках он держал красный и белый флажки, показывая место остановки самолета. Костя без труда узнал в дежурном сослуживца, воентехника второго ранга Цеху. Подчиняясь его сигналам, он зарулил машину и нажал на тормоза. Дежурный поднял над головой скрещенные флажки: «Глуши моторы!»
Прогудев на высоких нотах, моторы смолкли. Неподвижно замерли трехлопастные винты. Летчик потянулся к приборной доске и защелкал тумблерами, выключая один за другим агрегаты и приборы. А Гилим уже открыл входной люк, и в кабину устремилась свежая струя воздуха. Прилетели!
Громыхнул, выдвигаясь, трап, и экипаж, разминая затекшие ноги, приветливо помахивая встречающим, прошел под острый, высоко поднятый нос «Петлякова» и построился в шеренгу. Усенко разыскал в толпе стройную фигуру командира авиаполка, скомандовал: «Смирно!» — и, поправляя на ходу поясной ремень с пистолетом, скорым шагом направился к нему.
Комполка уже за тридцать. Он выше среднего роста, худощав, лицо утомленное, с резкими складками у рта и крутым волевым подбородком; одет, как и окружающие, в поношенную армейскую суконную гимнастерку с двумя шпалами на голубых петлицах, с орденом Красного Знамени на груди, на ногах — новые хромовые сапоги. Поправив синюю форменную фуражку с летной эмблемой на тулье и лаковым козырьком, майор Богомолов пытливо вглядывался в подходившего улыбающегося летчика.
Тот, как положено, остановился в трех шагах от командира и, энергично вскинув руку к шлемофону, отрапортовал:
— Товарищ майор! Ваше приказание догнать полк выполнено! Перелет по маршруту Казань — Архангельск завершен без замечаний. Матчасть в порядке. Экипаж готов к выполнению заданий. Командир звена — Усенко.
Серые под припухшими веками глаза Богомолова потеплели, складки у рта расправились, лицо подобрело. Он с любовью оглядел плечистого лейтенанта, но спросил строго:
— Ты, Усенко, почему вчера над нашими головами цирк устроил? Разве радиограмму не получил, что аэродром закрыт? Ах, не поверил, решил проверить! Хотел умнее всех стать?.. Помолчи, когда командир полка говорит! Следующий раз, будь уверен, я тебя проверю… суток на пять! Чему улыбаешься? Радиограмма «земли» — это приказ летчику в воздухе!
— Товарищ майор! Я ж приказ выполнил. Но… метеорологи — они ж вроде гадалок при авиации: то ли будет, то ли нет!
— На Севере метеоданным надо верить, Усенко. Здесь крылья можно сложить гораздо быстрее, чем думаешь. Учти!
— Так я верю, товарищ командир. Только поступаю как учит наш комиссар: доверяй, но проверяй!
Вокруг рассмеялись. Богомолов хмыкнул и обернулся к старшему политруку Михайлову, самому
