самолета снарядные осколки. Но это потом, а тогда он видел только одно; транспорт стремительно приближался, рос в размерах, вылезал за нужную риску прицельной планки. Летчик удерживал цель на риске и торопливо, на глаз, определял дистанцию, чтобы не задержать сброс торпеды.
— Миша! Стреляй! — как сквозь сон, донесся до Борисова голос штурмана. — Стреляй! Дави их, гадов!
Будто очнувшись, Михаил вспомнил о своих пулеметах и, почти не целясь, нажал кнопку ведения огня. Самолет сразу мелко задрожал — заработала шестиствольная батарея, в кабину вихрем ворвалась удушливая гарь пороховых газов. Каким-то чувством командир экипажа понял, что торпедоносец находился от транспорта не нужной дистанции залпа, нажал кнопку электросбрасывателя торпеды и в то же мгновение заметил, что цель чуть-чуть не дотягивалась до нужной риски прицела.
— Торпеда пошла! Пошла — ворвался голос Рачкова.
В воде торпеда движется посредством сжатого воздуха, Его пузырьки выходят на поверхность, образуя хорошо видимую сверху пенную дорожку. По этой дорожке летчики судят, что торпеда не утонула (и такое бывает!), а движется к цели. Следить за ней обязаны штурман и радист. Рачков первым увидел пенный след и поспешил доложить командиру.
Освободившись от тысячекилограммового груза, торпедоносец потянулся вверх. Но летчик удержал его на прежней высоте. Перед глазами замаячили быстро надвигающиеся надстройки транспорта, его дымящаяся труба, мачты, суетящаяся у пушек орудийная прислуга и клокочущие огнем стволы, и Михаил ударил из пулеметов по палубе, рванул штурвал на себя, чтобы избежать столкновения с бортом судна, — самолет взмыл, транспорт проскочил под крыло, а за ним совсем рядом открылся второй сторожевик — все его орудия вели по самолету неистовую стрельбу. Веер светящихся пуль и снарядов молниями пронесся рядом с кабиной, да так близко, что летчик непроизвольно втянул голову в плечи и опять бросил машину к самой воде, отворачивая ее то вправо, то влево, рванулся в сторону от конвоя. Ему вдогонку неслись густые трассы, снаряды. Прошло еще несколько томительных секунд, и торпедоносец вырвался наконец из зоны обстрела: перед глазами Михаила перестали мельтешить бесчисленные огоньки и взрывы — самолет мчался на свободе вне досягаемости корабельной артиллерии. Воздух в кабине постепенно очищался от дыма и гари. Дышать стало легче. Нервное возбуждение пошло на убыль.
Борисов осмотрелся. Моторы работали хорошо. Видимых повреждений на машине не было. Самолет Богачева темнел впереди, держа курс на северо-восток. Сзади… Сзади по-прежнему дымил транспорт, перед ним и с боков скользили по серой воде корабли охранения. Правда, строй их смешался.
Еще не веря в постигшую неудачу, смутно надеясь на чудо, Михаил повернул торпедоносец к конвою, пересчитал его состав. Увы! Чуда не произошло: все корабли продолжали идти своим курсом. Только сторожевик, атакованный Богачевым, вышел из общего строя и заметно отстал.
Борисов разозлился, включил внутреннюю связь, закричал:
— Рачков! Почему не докладываете о результатах атаки? Куда делась торпеда, Рачков? Штурман не отвечал, и это еще больше злило летчика.
— Командир! — заговорил радист Демин. — Я торпеду видел, она прошла у самого носа транспорта.
— Значит, так и есть — промазал! Спросил уже мягче:
— Саша! Почему Иван Ильич не отвечает? Он… жив?
— Жив! Жив! — поспешил успокоить летчика радист, — У него вырвало шнур из СПУ[1]. Сейчас подключит!
Михаил бросил тоскливый взгляд на оставшийся невредимым транспорт и развернул машину вдогонку за самолетом Богачева.
В наушниках щелкнуло. Раздался сдавленный, хриплый голос — Борисов не узнал его.
— Ну, спасибо, друг-Миша! — говорил голос. — Удружил! Век буду помнить твою милость, как чуть не отправил меня к рыбам…
Летчик узнал наконец голос штурмана, и притихшая в душе буря вновь взорвалась; «Что он там придуривается. Какие еще рыбы?» И гневно прервал:
— Доложите, младший лейтенант, что с торпедой? Почему она не взорвалась?
— С торпедой-то все в порядке. А вот ты промазал! Торпеда прошла в полуметре от носа транспорта. Зато меня чуть… Когда ты перескакивал через тот пароход, то так хватанул горку, что меня чуть не выбросило за борт. Еле удержался, зацепившись ногами за пулемет…
Не повезло младшему лейтенанту Борисову в том полете. Сколько лет готовился, мечтал встретиться с врагом, с таким трудом отыскал его, но не только не победил, а сам оказался побитым; пропала ни за понюх табаку дорогостоящая торпеда, едва не погибли верный Рачков и экипаж Александра Богачева, его поврежденный самолет, зияя многочисленными пробоинами, еле тащился на одном моторе у самой воды. Михаил вел свою машину рядом, чуть впереди, чтобы Александру было легче пилотировать.
Для боя А-20Ж был неуклюж и толстоват, но имел бесспорное преимущество; мог сравнительно устойчиво лететь на одном моторе. Конечно, пилотировать в таком положении эту большую машину было делом опасным и сложным, требовало специальной подготовки летчиков. Богачев такого опыта не имел, но с перегонки знал о такой возможности машины и потому делал все, чтобы спасти ее и экипаж. Напрягаясь до предела, обливаясь потом, молодой летчик ювелирно точными движениями рулей удерживал топмачтовик от падения в воду, направлял к своим берегам.
Борисов видел весь трагизм борьбы друга, мысленно был с ним. Настроение его оставалось прескверным. Он тревожно поглядывал то на восток, где за дымкой таяли захваченные врагом эстонские берега, — как бы не налетели вражеские истребители, — то на самолет ведомого, Злился от своей беспомощности. Увы! Помочь Богачеву он ничем не мог. Решил сопровождать его до последней возможности, а если навалятся «фокке-вульфы», принять неравный бой…
— Иван Ильич! — в который раз запрашивал командир штурмана. — Сколько осталось до дома?
— Четыреста шестьдесят километров! — лаконично отвечал тот. — На такой скорости еще полтора часа полета…
Легко сказать; «Полтора часа!» А если у Сашки второй мотор не выдержит перегрузки, откажет?..
Не легок был обратный путь торпедоносцев! Трудно, невероятно трудно было Александру Богачеву управлять самолетом всего в десяти — двадцати метрах от поверхности моря, постоянно ждать отказа второго мотора… Терзался Борисов — давили ответственность, угрызение совести за утопленную торпеду, за невыполненное боевое задание, но больше всего — страх потерять друзей. И он, сжав зубы, продолжал уравновешивать скорость своей машины с богачевской… Метался в своей кабине Рачков: не просто даже с приборами определить местонахождение самолетов в открытом море, когда вокруг ничего нет, кроме воды, А что делать, если осколком снаряда пробило котелок магнитного компаса и теперь его показаниям нельзя доверять? А ведь надо не просто лететь над морем, а вести группу по такому маршруту, чтобы подальше обойти вражеские берега, миновать немецкие дозорные корабли; выйти на свой аэродром…
Весь экипаж ведущего самолета беспокоился за Богачева; выдержит ли? Михаил Борисов был не крепкого телосложения, но Александр по сравнению с ним в свои двадцать два года вообще выглядел мальчишкой: худощавый, белобрысый, с нежными руками и тонкими чертами лица. Правда, Богачев был вынослив, летал много и хорошо, труднейшие перелетные трассы преодолевал без видимой усталости, а после посадки раньше других никогда не уходил на отдых. Но такого испытания ему еще не выпадало! Выдержит ли?.. Из ума не выходила трагическая гибель экипажа Валентина Соколова…
Терзания у всех кончились только тогда, когда Александр Богачев благополучно посадил свой самолет на зеленое поле аэродрома Клопицы.
После посадки Михаил, едва выбравшись из кабины, помчался поздравлять друга. Он был так рад, что кричал:
— Молодец, Сашка, черт! Пятьсот кэмэ на одном моторе протопал, да еще над морем! Это ж надо! Не скупись, открой секрет; откуда такие ребята берутся?
Уставший Богачев лишь слабо улыбнулся:
— У нас, на Ильмене, все такие, не как в твоем Мозыре!
Михаил пропустил мимо ушей подначку, удивился:
— Так ты с Ильмень-озера? Не знал. Значит, из Новгорода?
