осознал, каким чудом вырвался из клокочущего ада. Топмачтовик был подбит, плохо слушался рулей, правое крыло пылало — выгорали остатки бензина в консольном баке, летчики каждую секунду ждали взрыва. Но обошлось. Связи ни в экипаже, ни с истребителями, ни с землей не было. Хорошо, что подошли «яки». Они и указали путь к аэродрому…
Гибель экипажа Соколова, с которым Борисов год летал на перегонке, больно ранила его душу. Что бы он ни делал, ни говорил, перед ним неотступно стояли образы погибших, вспоминались эпизоды совместно прожитой жизни. Валентин Михайлович Соколов учился с Михаилом в одно время, но был набора 1940 года и потому окончил училище в декабре сорок второго. Ещё в период обучения инструкторы не раз ставили в пример завидную смелость рыжеволосого курсанта Соколова, дважды спасавшего аварийные самолеты. На перегонке командование доверяло Валентину особо ответственные задания — лидирование истребителей. Поэтому совсем не случайно именно его, в сущности, еще совсем молодого летчика, младшего лейтенанта, назначили заместителем командира эскадрильи. Тем нелепее казалась его гибель в первом бою. В чем причина? То, что на войне без жертв не обходится, — это понятно, И то, что корабли немцев насыщены зенитным вооружением, — тоже ясно. Но что произошло именно в данном случае? Об этом подробно говорил командир полка на разборе атаки, прямо назвав действия Соколова неудачными, непродуманными.
— Увидев фашистские корабли после длительного безуспешного поиска, Соколов так обрадовался, что в азарте поспешил с атакой, не вывел, как положено, вперед топмачтовика, не оценил обстановку и потому на цель заходил против солнца, чем затруднил свои действия и облегчил прицельную стрельбу немецким зенитчикам. К тому же бессмысленно было малыми силами атаковать в данной обстановке. Отчаянная храбрость, желание все делать только самому частенько приводят к обратным результатам. Осмотрительность, точный расчет плюс техническое мастерство и смелость — вот таким летчиком стать трудно, — закончил комполка.
В столовой на ужине летчики с грустью посматривали на стоящие на столе нетронутые приборы и пустующие места, где еще в обед сидели, ели и шутили погибшие.
После перебазирования на новое место забот у командира всегда много. Но главная из них — люди! А еще точнее — летчики; с врагами дрались они, а остальные помогали.
Федор Андреевич Ситяков был опытным командиром, к тому же наблюдательным и чутким человеком. От его внимания не ускользнуло, что бывшие перегонщики — а в полку это были самые сильные летчики — потрясены внезапной смертью экипажа Соколова, По собственному опыту майор знал, что молодежь всегда болезненно переживала гибель других, тем более друзей, из-за чего иногда утрачивала нужную в полетах уверенность и допускала в пилотировании грубые ошибки, которые нередко приводили к новым трагедиям. И он решил, не откладывая, пойти к ребятам, поговорить с ними, подбодрить. По дороге пригласил с собой флагманского штурмана майора Заварина.
— Григорий Антонович! Не хочешь со мной заглянуть в кубрик летчиков третьей эскадрильи. Расскажем им кое-что из своего опыта, чтобы взбодрить ребят, помочь им обрести равновесие.
— Охотно! — согласился Заварин.
Командир и флаг-штурман не ошиблись: атмосфера в землянке-кубрике третьей эскадрильи была невеселой. Понурившиеся летчики сидели на нарах и за столом, негромко переговаривались. На столе лежали нераскрытые книги, коробка с шахматами, стопка костяшек домино. Но в игры никто не играл, книг не читал и спать не ложился.
При входе командования все молча встали и, получив разрешение, также молча уселись на старые места, Федор Андреевич заметил аккуратно заправленные постели погибших.
— Личные вещи собрали?
— Так точно! — ответил Мещерин. — Приказал старшине эскадрильи отправить родным.
Ситяков вздохнул и устало опустился на лавку рядом с Мещериным. Заварин прошел дальше по землянке и сел на нары к Рачкову.
Первым молчание нарушил командир полка:
— Мы с Григорием Антоновичем зашли к вам, ребята, не для того, чтобы рассказать, как нам тяжело от того, что потеряли сильных и смелых летчиков, — это и так ясно. Соколов, Мясоедов, Грищенко погибли в бою — смерть почетная! Ясно и то, что на войне потери — вещь неизбежная. С этим невозможно смириться, но это так. Совсем недавно до вашего прихода в полк погиб мой бесстрашный друг, прекрасной души человек — командир второй эскадрильи капитан Тихомиров Ваня…
— Герой Советского Союза Тихомиров?
— Да, Борисов. Иван Васильевич был первым Героем нашего молодого полка. Двадцать второго июля этого года ему присвоили высокое звание Героя Советского Союза, а через три дня он погиб в бою, даже не узнав, что стал Героем… Иван Васильевич летал на самые сложные и опасные задания и всегда выходил победителем, всегда возвращался. В июле участвовал в потоплении в военно-морской базе Котка фашистского крейсера противовоздушной обороны «Ниобе», совершил десятки других славных подвигов, а погиб на сравнительно простом боевом задании — при постановке мин у Мемеля… Невероятно, но факт! — Ситяков расстегнул ворот кителя, будто тот душил его. — Полтора месяца прошло с тех пор, а боль не прошла. Да и не пройдет никогда! Это наша боль. Она будет шагать с нами через всю жизнь… Я не знаю, да и никто не может знать, кто из нас доживет до светлого дня Победы. Хочется, чтобы все дожили! Ой как хочется! Но не об этом сейчас наши думы, а о том, как быстрее уничтожить фашистскую нечисть, избавить людей от горя и слез, вернуть им мирную жизнь. За это и воюем. За это сложили головы Тихомиров, Соколов, Мясоедов, Грищенко, много других летчиков, красноармейцев и краснофлотцев. Но не горевать, не опускать руки перед смертью надо, товарищи мои! Надо думать, как отомстить фашистам за смерть, как победить!
Погруженный в думы, Михаил Борисов теребил пальцами кончик своего чуба и слушал негромкий голос командира. Ситяков говорил медленно, будто взвешивал каждое слово. И слова эти бередили душу летчика. Ему казалось, что то были не слова, не звуки человеческого голоса, а… гвозди. Каждый гвоздь был мыслью — ясной и острой. Конечно, потерять навсегда друга — горе большое. Конечно, за друга надо отомстить, и он, Борисов, готов мстить. Он завтра же откроет счет, поверженных врагов. Как этого добьется, он еще не знал и не представлял. Да разве дело в представлении? Главное, встретить врага, а там пусть свое слово скажут пулеметы и торпеда! Недаром же еще в училище, а потом на Ладоге он считался самым метким!..
Сквозь дымку мыслей донесся глуховатый голос командира:
— Борисов! У вас завтра тоже первый бой? Вы подготовились к нему? Представляете, как он будет протекать?
— Представляю. Нас же учили.
— Соколова тоже учили…
— Мы, Федор Андреевич, до вашего прихода говорили о причинах гибели Соколова, — Мещерин оторвал кусок газеты, раскрыл табакерку и принялся сворачивать цигарку. — В атаку Валентин бросился смело, зениток не испугался, с боевого курса не свернул! Погиб героем!
Ситяков кашлянул. Голос его зазвучал тверже:
— Я преклоняюсь перед храбростью Валентина Соколова, но хочу, чтобы летчики меня правильно поняли. И мне, и вам, и нашей Родине нужна не гибель, даже самая геройская, а победа. Победа живых! А чтобы победить, одной смелости и храбрости мало. Нужно умение тактически грамотно мыслить. Бой — это не только, когда, образно выражаясь, противники скрещивают оружие. Бой — это всегда, и прежде всего, столкновение умов, испытание нервов, воли, силы! Он ошибок не прощает. Побеждает только тот, кто умнее, сильнее, изворотливее, если хотите. Нужно понять, дорогие мои соратники, что немец не дурак, как его иногда представляют. Он не хочет погибать от твоей пули, от торпеды. Наоборот, сам хочет убить тебя, твоего товарища и потому воюет умно, расчетливо, хитро! Вы посмотрите, сколько даже на транспортные суда они напичкали всяких зенитных средств? В начале войны там стояло по одной, две пушки и пара, другая зенитных пулеметов. А теперь? Как правило, четыре, шесть зениток среднего калибра, а вместо пулеметов — от двух до десяти спаренных и даже счетверенных установок автоматических пушек «эрликонов»! Теперь каждый транспорт — это сильно вооруженное военное судно! В бою оно выплескивает
