перекосилась от близкого разрыва бомбы и не закрывалась, забора нет, ворота рассыпались, колодец не очищен, половицы покорежились, солома на крыше сгнила. Дни летели быстро, давно пора было в обратный путь, но тут захворала мать, а потом нужно было вскопать огород, он просто обязан был отобрать лопату у десятилетней сестренки. Подоспели еще хлопоты по хозяйству, и у Вадима все не хватало смелости упаковать свой фанерный чемоданчик и уйти с ним на далекую станцию. Родичи и соседи напоили Вадима самогоном и уговорили остаться дома совсем. Но когда Вадим наутро протрезвился, то твердо заявил, что возвращается на «Уралстрой».
Не так просто было добраться в тот год из Ельни в Каменогорск. Три пересадки. Он прожил в Москве на вокзале, не отлучаясь от касс, почти четверо суток. На работу явился с опозданием на двадцать два дня. «Судить тебя будут, прогульщика», — сказал Карпухин при встрече. Вадима не допустили к работе, дело о нем передали в суд, Карпухин и тетка Василиса ходили с такими лицами, будто в доме покойник. Вадим осунулся и так похудел, что костюм висел на нем, как на вешалке. Карпухин посоветовал Вадиму пойти к Дымову и рассказать все как есть.
Дымов сердито спросил: «На сколько дней опознал?» — «Двадцать два дня прогулял». Дымов поморщился: — «Прогулял, прогулял… Подожди сам себя чернить. Наверно, на пересадках недели две потерял». Вадим сказал: «Нет, товарищ Дымов, врать не буду. Вся дорога обратная девять суток». Дымов смотрел на него с досадой. «Постой, Пудалов. А до отпуска ты без выходных работал?» — «Без выходных». — «Прекрасно! Сколько мы строили?» — «Четыре месяца». Дымов подсчитал: «Восемнадцать выходных. Та-ак. Уже веселее. Исправим ошибку. Проведут приказом эти восемнадцать суток. Надо было их к отпуску причислить… Ну, а на четверо суток ты мне рапорт сочини. На те четверо суток, которые в Москве проторчал, на вокзале… Понял?.. Все ради твоей матери… Знаю, что разруха в доме. А возвращаться на производство надо вовремя. Нам с тобой в Заднепровье ехать, восстанавливать, а ты прогуливаешь!..» — «Понимаю». — «А понимаешь, так нечего прохлаждаться! — прикрикнул Дымов и указал подбородком на дверь. — Марш на работу!..»
Вадим прямо из кабинета Дымова помчался на работу и, как был, в костюме, без спецовки, допоздна лазил по конструкциям и возился с тросами…
Хаенко достригся в парикмахерской и уселся в тени забора, издалека бросая на Вадима враждебные взгляды.
Когда Токмаков спустился с колошника, Хаенко пожаловался ему на Вадима.
Токмаков выслушал сбивчивое объяснение — при этом Хаенко то старательно улыбался, то хватался за скулу, то приглаживал подстриженные волосы.
— Ничем не могу помочь. — Токмаков развел руками. — Ты сам виноват.
— Но поймите, — Хаенко ударил себя в грудь, — произошел случай! Конечно, если подойти формально, — он горько улыбнулся, — я кругом виноват. Но перед вами живой человек!
— Знаю цену и клятвам твоим, и обещаниям.
— Ну, пошлите в другую бригаду.
— Не думаю, чтобы там согласились принять такого работника. Так что придется, Хаенко, из верхолазов увольняться. — Токмаков насмешливо спросил: — Жаль с верхотурой расстаться?
— А как же! Ставки внизу другие. Надбавку срежут.
— А молочка на вредность не хочешь? Тогда иди в сварщики. Может, там дадут тебе молочка…
— Конечно, уволить человека легче, чем воспитать.
— Твоя программа известна: «Ведите среди меня воспитательную работу, иначе я за себя не отвечаю».
— Подождите смеяться! Найду на вас управу.
— Ты сперва пуговицы к куртке пришей, — уходя, бросил Токмаков.
Хаенко решил жаловаться.
К Дерябину идти нет смысла, тот не заступится, не возьмет на себя ответственность. Вот разве Дымов…
Он подстерег Дымова возле его кабинета в дощатом домике.
— Товарищ управляющий трестом, — Хаенко просительно снял кепку, — вы меня, конечно, не знаете, но я…
— Почему ж не знаю? Отлично знаю вас, Хаенко. Это вы тогда ушли обедать, не выключив рубильника.
Хаенко сразу растерял все заготовленные впрок слова.
— Честное слово, в последний раз…
— Что вы хотите?
— Сняли с работы, товарищ управляющий. В парикмахерской задержался. Ну, понимаю, было бы дело на заводе, опоздал к станку. Или конвейер из-за меня остановился.
Взгляд Дымова не предвещал ничего хорошего, он сердито пригнул голову.
— Да как вы смеете так говорить! — взорвался Дымов. — Ведете себя как отходник. Уходите с «Уралстроя»! Нечего вам делать на передовой стройке! Из-за таких, как вы, у меня этот кран обрушился.
«А может, плюнуть на весь „Уралстрой“? — подумал Хаенко, провожая Дымова недобрым взглядом. — Что я, себе работы не найду?!»
Хаенко с независимым видом вышел из домика.
— Ты что тут околачиваешься? — окликнул его Гладких, он куда-то спешил, озабоченный. — Работать надо!
— Прямо потеха! — Хаенко хотел было надерзить, но тут его осенило: — Вадима спросите, почему гуляю. В такой момент! Мачту ставить надо, а он придрался по пустякам. Человек на три часа раньше на работу вышел, сил не жалел! А тут — подумаешь! В парикмахерской чуть задержался. И сразу — извольте! Расчет!
— Без предупреждения у нас не увольняют. Сочиняешь ты, Хаенко.
— В том-то и дело, без предупреждения! — обрадованно подхватил Хаенко. — Где же это слыхано? Раз-два — и выгнали. Даже не обсудили нигде.
— Ладно, Хаенко, разберусь. Если не брешешь — так дела не оставлю.
— Спасибо вам, товарищ Гладких. Вот чуткий человек!
Гладких приосанился.
— Ты напиши мне заявленьице. По всей форме. Как председателю Эркака.
— Эркака? Вы разве не парторг?
Гладких сник.
— Переизбрали. Вадим теперь парторг.
— Забаллотировали? Как меня? — Хаенко нагло улыбался. — Прямо потеха!
— А дисциплину тебе, Хаенко, надо подтянуть! — надулся Гладких. — Слабовато у тебя с этим вопросом!
— Подтянем! — Хаенко помахал рукой вдогонку Гладких. — В «бенилюксе»…
14
У Тернового в кабинете висела фотография, подаренная ему когда-то Неждановым. Ковыльная степь, склон горы Мангай. На переднем плане, по грудь в ковыле, стоит лохматая и низкорослая башкирская лошаденка. На ней — всадник в халате, в круглой войлочной шляпе. Перед лошаденкой, наполовину скрытой травой, стоит мальчик, голова его чуть выше стремени. Всадник и мальчик смотрят вдаль, на гору Мангай. У ее подножья раскинулся палаточный городок.
Терновой в то время носил за изыскателями полосатые вехи и треножник, а Нежданов, присланный на практику из техникума печати, выпускал и печатал на походном станке в своей палатке бюллетень «За большевистские темпы!» — то был предок «Каменогорского рабочего».
«Июля 5 дня 1931 года, здесь, на левом берегу Урала, в присутствии 14 тысяч рабочих произведена
