закладка и приступлено к работам по строительству города Каменогорска». Акт о закладке города был запаян в белую металлическую трубку. Нежданов напечатал в газете очерк «Рождение города», написал о том, как несколько человек, и среди них комсомолец Терновой, спустились в котлован и заложили эту трубку в щель, высверленную в кирпичной кладке фундамента первого дома.
Каменогорск назывался городом еще до своего рождения, когда это был всего только лагерь строителей, их становище. Люди жили в бараках, палатках, переведенных на оседлость теплушках. Теплушки стояли на путях длинными неподвижными шеренгами, дымили жестяные трубы, сохло белье, висящее вдоль обжитых вагонов. Город еще не имел ни одной приличной улицы, ни одного порядочного дома. Нежданов и Терновой жили как на биваке.
Первый почтовый адрес редакции был такой! «Город Каменогорск. Барак напротив цементного склада». На первых почтовых ящиках было написано: «Ближайшее почтовое отделение — Мясницкая, 26». То были старые ящики, привезенные из Москвы.
Нежданов напечатал тогда заметку, в которой критиковал Ивана Тернового за плохую организацию комсомольского субботника по благоустройству города. Заметка называлась «Очередь за лопатой».
Менялся пейзаж стройки. Котлованов не стало видно за строительными лесами. Затем скрылась с глаз арматура, торчавшая из опалубки тысячами зонтичных рукояток; арматуру залили бетоном. А на бетонных фундаментах поднялись железные конструкции.
Земляной, деревянный, каменный и железный века стройки, торопясь сменить друг друга, прошли перед Терновым и Неждановым.
Монтаж первой домны то и дело задерживался из-за конструкций, застревавших по дороге. В дни первой пятилетки распутица часто останавливала железнодорожные составы, надолго загоняла их в тупики безвестных полустанков. И Нежданов с Терновым — один от газеты, другой от сквозного комсомольского контроля — садились в дрезину и уезжали в поисках каких-нибудь конструкций за сотни километров по направлению к Уфе или к Свердловску. Они успевали обшарить десятки станций и полустанков, прежде чем находили наконец нужные платформы. Терновой перебирался с дрезины на платформу и превращался в толкача, пока конструкции не прибывали на площадку домны. А Нежданов бежал на станционный телеграф и проталкивал по селектору донесение комсомольского поста в редакцию.
Эта дружба не мешала им ссориться. Нежданов снова раскритиковал Тернового за плохую работу с комсомольским активом. Статья называлась «Актив в шкафу». Но ссора была недолгой. Вскоре Терновой и Нежданов вместе поехали в Москву, оба были членами делегации, которая отвезла в подарок всесоюзной партконференции первые чушки каменогорского чугуна с барельефом Ленина.
На глазах Нежданова грабари становились прорабами, землекопы — сталеварами, бетонщики — доменными мастерами. Только Нежданов оставался бессменным сотрудником «Каменогорского рабочего».
Тайно он мечтал написать книгу. Это должен быть большой роман о людях и делах Каменогорска, и Нежданов уже придумал для романа заглавие, которое ему очень нравилось: «Где-то в степи».
Почти каждый день он делал записи, и все свои заметки, статьи и очерки вырезал из газеты и хранил, как материал для будущего романа.
О чем он только не писал за эти годы! Он писал разоблачительные статьи о кулаках, которые пробирались на стройку и вредили как могли: чья-то рука швыряла в воду концы обнаженных электропроводов, чтобы устроить короткое замыкание на плотине; и та же рука старательно вколачивала гвозди и железные костыли в бревна на лесопилке, чтобы вывести из строя пилорамы. Он написал о том, как осторожно и торжественно тронулся в свой первый путь трамвай, — это был такой праздник, будто трамвай только что изобрели в самом Каменогорске; написал о том, как был разбит городской парк и посажен первый саженец; о том, что в красный уголок комсомольского барака привезли рояль — первый рояль города.
Нежданов не раз принимался за первую главу романа, но каждый раз бывал обескуражен своей внезапной немотой.
Он всегда с легкостью писал заметки для газеты, а тут робел перед листом белой бумаги.
Он писал, перечеркивал написанное, писал заново, но к перу липли какие-то казенные, холодные или подозрительно красивые слова. И он рвал исчерканные листы…
Подпись «Андрей Нежданов» исчезла со страниц «Каменогорского рабочего» в годы войны. Его долго не хотели брать в армию. В военкомате смущала близорукость Нежданова. «А если очки разобьются?» — спорил с ним врач. «У меня есть запасные, — возражал Нежданов. — Вот они, в кармане зашиты, в железном футляре».
В качестве рядового стрелковой роты Нежданов очутился на Западном фронте. После первого же боя он обессилел от страха; долго утюжил землю локтями и коленями, оглох от канонады. Он еще не умел отличить выстрела из орудия от разрыва снаряда, не умел как следует перемотать портянки, но уже отправил в дивизионную газету «За счастье Родины» заметку о бойце, подорвавшем гранатой немецкий пулемет. В этой заметке сквозили волнение и наивность новичка, но заметку напечатали на видном месте, под заголовком «С гранатой в руке».
При малейшей возможности, даже в окопе, писал Нежданов заметки о подвигах бойцов. Спустя полгода его отозвали в редакцию и присвоили звание политрука. Снова знакомый и такой волнующий запах типографской краски, снова гранки, клише, макеты, верстка, корректура. Он писал в блиндаже, при свете убогого каганца, сидя на рулоне бумаги, который заменял табуретку. Во время дождя он забирался в кабину редакционного грузовика. Кусок картона, положенный на шоферскую баранку, служил ему столиком. А когда нужно было вызвать наборщика, Нежданов сигналил, и тот прибегал, прикрыв голову листом бумаги, за передовой статьей или за стихами; Нежданов печатал в газете раешник «Ведет разговор разведчик Егор». Бывало, закоченевшие пальцы не держали карандаша. Костер приходилось гасить до того, как успевал Нежданов согреться, обсохнуть, дописать материал на планшете: костер после дождя дымил, а в небе стрекотала надоедливая немецкая «рама».
Как бы Нежданову ни приходилось туго, он не забывал о своей записной книжке. Он мечтал написать когда-нибудь, если останется в живых, фронтовую повесть под названием «Огневая точка».
За годы войны иные сержанты стали майорами, безвестные бойцы — кавалерами ордена Славы всех степеней, Героями Советского Союза, майоры — генерал-майорами, и Нежданов радовался за героев своих заметок и очерков и все мечтал написать о них подробнее, лучше.
После демобилизации он вернулся в Каменогорск. Походка у Нежданова была такая же легкая, почти юношеская, и глаза так же живо поблескивали за стеклами очков, но виски побелели, и уже намечалась лысина.
Нежданов засел было за повесть «Огневая точка», но увлекся послевоенной стройкой и заводом, так волшебно выросшим за годы войны, уже через месяц вернулся в газету «Каменогорский рабочий», снова окунулся в шумную сутолоку газетных будней, сразу оказался загруженным десятками больших и маленьких дел…
Теперь он заведовал промышленным отделом газеты, был избран членом горсовета, у него всегда было множество поручений и обязанностей.
По-прежнему никто не удивлялся, если Нежданов глубокой ночью оказывался вдруг при выдаче плавки на домне. Он надвигал свою многострадальную шляпу еще ниже, чем горновые — войлочные панамы, и отблески льющегося по канавке чугуна играли на стеклах его очков.
Блокнотов и записных книжек, исписанных мелким разборчивым почерком, становилось все больше, и мечта написать роман или повесть не оставляла Нежданова, тайная и горькая мечта…
А когда начали строить сварную домну и Нежданов зачастил на ее леса, опять сошлись пути Нежданова и Тернового.
Нежданов пришел к Терновому с очерком «Большая семья» — о Карпухине, Василисе, их питомцах.
— Что же, я твой очерк два раза читать буду? — проворчал Терновой, листая страницы.
— Все равно в газете ты читать не будешь, — безнадежно махнул рукой Нежданов. — Ты читаешь внимательно только те статьи, где тебя ругают.
— От тебя дождешься! Похвалишь! Ругаешь ты нас самостоятельно. А тут, видишь ли, совет потребовался…
