19
Пришло время, когда диспетчеры стали чаще поглядывать на циферблаты, чем на листки календарей.
Сегодня на щите-календаре в квадратное окошечко, выпиленное в фанере, вставлена красная единица и на щите значится: «Осталось 1 дней до пуска домны».
Прохожие весело поглядывали на эту неуклюжую, нескладную надпись.
У столовой, на фанерном щите, под рубрикой «Ведет разговор бетонщик Егор», появились новые посвящения.
Огнеупорщикам:
Водопроводчикам:
Подняты наверх последняя балка, последний лист железа, последняя лестница. Ушли на покой подъемные мачты, краны, транспортеры, лебедки. Тросы и канаты, которые столько потрудились за эти месяцы, — каждая стальная нитка выдержала огромное напряжение — послушно и устало свернулись в мотки. Спрятаны теодолит и нивелир, ватерпас и отвес, с которыми ползали на головокружительной высоте геодезист и его помощник — реечник.
Геодезист со своим помощником в последний раз забрались на самую верхушку домны, выше всех монтажников и сварщиков. Реечник тащил за спиной ящик, похожий на футляр от баяна. И снова на шнурке под треножником висел, подобный пуле, отвес, снова капля спирта в запаянной стеклянной трубочке бесстрастно и строго следила за точностью монтажа.
Большая судьба у этой одной-единственной капли спирта!
Она направляла стройку в самом начале, когда геодезист определил на фундаменте будущей домны исходную точку для ее роста, определил ось будущей домны.
И она же, эта капля спирта, удостоверяет сейчас высокую точность, с которой сооружена вся домна.
В последний раз провел черной кистью маляр и спустился на землю с пустым ведерком в черной руке. Электросварщик вынул из держателя и по-хозяйски спрятал в карман последнюю палочку электрода — больше варить нечего.
Там, где еще недавно, сразу на пятнадцати этажах, шла жаркая работа, стало пустынно.
Прилежно бегают вагонетки по наклонному мосту, загружая печь. Вчера еще они бегали вхолостую.
Домну омывает холодный душ; свирепо гудит вода, запертая в трубы, и трубы вздрагивают под ее напором.
Сто двадцать автоматических приборов готовы измерять температуру домны. На ходу вся другая аппаратура — чуткая, всевидящая, почти сверхъестественно мудрая.
В будке управления трезвонят звонки, зажигаются и гаснут лампочки — желтые, красные, зеленые. Эти маленькие доменные светофоры следят за загрузкой печи.
Уже залиты чернила в самозаписывающие приборы пульта управления. Приборы (их в шутку называют «ябедниками») готовы к исполнению своих канцелярских обязанностей.
Сушится песчаный желоб, по которому скоро пойдет чугун. Горновые развели у летки костер.
Черные чугунные ковши на лафетах и выбеленные известкой шлаковые чаши стоят на горячих путях.
Но воздух и огонь еще не вступили в свои права. Холодная домна тиха, и эта тишина предшествует рождению чугуна.
Вокруг домны выставлена охрана. По лестнице, ведущей на литейный двор, поднялся Гинзбург, Часовой покосился на его вылинявшую холщовую куртку, заляпанную известью, на такие же холщовые штаны, заправленные в стоптаные сапоги, и потребовал пропуск.
Гинзбург схватился за нагрудный карман — пропуска не было.
— Да я же эту домну монтировал!
— Мало ли что!
— Вы меня, очевидно, не поняли?
— Без пропуска нельзя. Приказано, чтобы лишних людей не было.
— Это я лишний?!
Выручил Гинзбурга начальник доменного цеха.
— Такая у нас, у строителей, судьба, — вздохнул Гинзбург.
Токмакову уже нечем было распоряжаться, некому было приказывать. Он томился от безделья и все-таки из поддоменника не уходил.
Токмаков не сразу узнал отца Маши. На Берестове асбестовый костюм, валенки, широкополая войлочная шляпа с обгоревшим до темно-коричневого цвета ворсом и с синими очками, укрепленными наподобие козырька. Шляпа надвинута на глаза, она закрыла нависшие черные брови. В руке Берестов держал лом. Рядом с ним, в таких же доменных доспехах, с таким же длинным ломом, похожим на копье, стоял горновой первой руки.
Берестов снял асбестовую рукавичку, молча поздоровался с Токмаковым, с Карпухиным и торопливо прошел мимо.
Карпухин боялся, что его забудут пригласить на пуск домны. Сам пропуска не хотел просить, но обрадовался, когда получил приглашение.
Борис впервые присутствовал при задувке домны, Карпухин ему объяснял то одно, то другое, да так сердито, словно он, Борис, взялся задувать сегодня домну, а сам к этому не подготовился да вдобавок оказался еще несообразительным учеником.
Карпухин пришел на пуск домны со смешанным чувством обиды и гордости: двадцать пятая и последняя по счету домна на его рабочем веку!
Увидев Карпухина на пуске, Терновой окликнул его. Тот подошел и хмуро поздоровался.
— Что случилось? — удивился Дымов, стоявший рядом с Терновым. — Все веселые. Домну вот построили, пускают. А ты нос повесил!
Карпухин промолчал.
— Что же делать, — вздохнул Дымов, — если сварка вытеснила клепку…
— Ну, а если бы, Пантелеймоныч, нашлась для него хорошая работа на домнах? — спросил Терновой с легкой усмешкой.
— Такой работы нет и быть не может. Не хуже меня знаешь.
— А если бы?
— Что ты заладил — «если бы»! Эстакаду пусть клепает!
— Да, склепают тебе эстакаду! Я для Карпухина нашел работу. Бригадиром рубщиков будет. На домнах. Шутка сказать, двадцать пять домен. Это не фунт изюму! Серебряную свадьбу человек сегодня празднует!
Карпухин все так же молча, но уже с посветлевшим лицом отошел прочь.
