Кун Бритс был другим бурским командиром, которого ждали. Гигант, словно высеченный из гранита, около двух метров ростом, он мог выпить бутылку обжигавшей «кейп смоук» так, как менее крупный человек осушил бы кружку имбирного пива; мог приподнять над землей тяглового вола, выплюнуть длинную струю табачной слюны на добрых двадцать шагов и поразить бегущую африканскую газель из своего «маузера» с расстояния двухсот шагов. Буры-повстанцы нуждались в таком руководителе, ибо тысячи бойцов везде последуют за ним, когда он решит, к кому примкнуть.
Тем не менее Янни Смэтс отправил этому замечательному человеку послание: «Выводи свой отряд, старина Кун, и поезжай со мной». Ответ пришел незамедлительно: «Да, мой старый друг, мы сидим верхом и готовы выступать, но против кого — Германии или Англии?» Так повстанцы проиграли Бритса юнионистам.
А вскоре Кос де ла Рей, ехавший на последнюю встречу с Янни Смэтсом, на которой он собирался принять решение, натолкнулся по дороге на полицейский кордон близ Претории и приказал своему шоферу проехать сквозь него. Полицейские стрелки убили его одним выстрелом в голову. Так потеряли де ла Рея.
Конечно, Янни Смэтс, этот хладнокровный хитрый дьявол, нашел объяснение. Он сказал, что заслону был дан приказ предотвратить исчезновение из города известной банды, ограбившей банк, банды Форстера, и что полиция открыла огонь, не разобравшись. Но повстанцев не проведешь. Отец Лотара, не таясь, плакал, когда получил сообщение об убийстве брата, и все поняли, что пути назад нет, не осталось и дальнейших возможностей для переговоров, им придется отстаивать свою землю с оружием в руках.
План состоял в том, чтобы все бурские отряды соединились с отрядом Маритца на реке Оранжевой, но буры недооценили мобильность брошенных против них сил, обеспеченных автомобилями, работавшими на бензине. Они также забыли, что Бота и Смэтс — самые способные из всех буровских генералов. Когда повстанцы наконец выступили, эти двое выдвинулись со смертоносной скоростью разозленных мамба[112].
Они перехватили де Вета в Грибной долине и раздавили его отряд артиллерией и пулеметами. Де Вет понес страшные потери и бежал в Калахари, преследуемый Куном Бритсом и моторизованной колонной, которая настигла его у Ватербурга в пустыне.
Затем юнионисты повернули обратно и вступили в бой с Бейерсом и его отрядом близ Рустенберга. Как только битва была проиграна, Бейерс попытался скрыться, переплыв разлившуюся реку Вааль. Шнурки на его ботинках перепутались, и тело нашли три дня спустя на отмели ниже по течению.
На реке Оранжевой Лотар с отцом ожидали неизбежного наступления, но плохие вести пришли к ним прежде юнионистов.
Английский адмирал, сэр Доувтон Стерди, перехватил фон Шпее у Фолклендских островов и потопил большие крейсеры «Шарнхорст» и «Гнайзенау», а также и остальные корабли эскадры, сам потеряв только десять британских моряков. Надежда повстанцев на помощь утонула вместе с германской эскадрой.
И все же они упорно сражались, когда подошли войска южноафриканцев, но тщетно. Отец Лотара получил пулю в живот, сын вынес его с поля боя и попытался переправить через пустыню назад в Виндхук, где Кристина могла бы выходить раненого. Это — пятисотмильный страшный путь по безводной местности. Боль старика была такой немыслимой, что Лотар плакал над ним. Рана, зараженная содержимым продырявленных кишок, вызвала гангрену, и на зловоние по ночам вокруг лагеря собирались воющие гиены.
Но отец был крепким стариком, и ему понадобилось много дней, чтобы умереть.
— Обещай мне, мой сын, — потребовал он, испуская дух, — обещай мне, что война с англичанами никогда не окончится.
— Обещаю тебе, отец. — Лотар наклонился, чтобы поцеловать в щеку, старик улыбнулся и закрыл глаза.
Лотар похоронил его под верблюжьей колючкой в пустыне; закопал глубоко, чтобы гиена не унюхала и не выкопала. В Виндхук поехал один.
Полковник Франке, командующий германскими вооруженными силами, по достоинству оценил Лотара и попросил его набрать отряд разведчиков. Тот собрал группу, состоявшую из отважных буров, немецких поселенцев, готтентотов и других представителей черных племен, и вывел их в пустыню, откуда ожидалось вторжение южно-африканских войск.
Смэтс и Бота пришли с сорока пятью тысячами солдат и высадились в портах Свакопмунд и Людерицбухт. Отсюда они начали продвигаться в глубь континента, примеряя свою обычную тактику — молниеносные форсированные марши, зачастую без воды, на большие расстояния, атаки, берущие противника в клещи, и маневры с целью окружения. При этом новомодные автомобили на бензиновом ходу служили им так же, как лошади во время англо-бурской войны. Против этой массы людей у Франке было восемь тысяч солдат для защиты территории площадью больше чем в триста тысяч квадратных миль и береговой линии протяженностью в тысячу миль.
Лотар и его разведчики сражались с южноафриканцами своим собственным способом: отравляя колодцы на пути следования юнионистских войск, взрывая динамитом железнодорожные пути, заходя в тыл и атакуя коммуникации, устраивая засады и устанавливая мины, совершая налеты ночью и на рассвете, уводя лошадей. Эта тактика изматывала до изнеможения даже выносливых разведчиков Лотара.
Но все напрасно. Бота и Смэтс настигли крошечную немецкую армию и, обойдя ее с двух сторон, после сражения, где потеряли всего пятьсот тридцать человек убитыми и ранеными, добились безоговорочной сдачи полковника Франке, но не Лотара де ла Рея. С честью сдержав обещание, данное отцу, он собрал то, что оставалось от его отряда разведчиков, и пошел на север, в наводящий страх вельд, где росли деревья какао, чтобы продолжать борьбу.
Мать Лотара, Кристина, его жена и ребенок были отправлены в лагерь для интернированных немцев, созданный южноафриканцами в Виндхуке, и там все трое умерли.
Они погибли от эпидемии тифа, но Лотар де ла Рей знал, кого в конечном счете следует винить в их смерти, и, находясь в пустыне, лелеял и разжигал свою ненависть, ибо это было единственное, что у него осталось. Семья убита англичанами, владения захвачены и конфискованы. Ненависть стала горючим, которое помогало ему двигаться вперед.
О своей убитой семье он думал и сейчас, стоя у головы лошади на гребне одной из высоких дюн, что возвышались над зеленым Атлантическим океаном, где над течением Бенгуела[113] в солнечных лучах раннего утра поднимался пар.
Из клубящихся облаков тумана, казалось, являлось лицо его матери. Это была красивая женщина. Высокая и статная, с густыми светлыми волосами, доходившими ей до колен, когда она их расчесывала и заплетала в толстые золотые косы, укладывая вокруг головы, чтобы казаться еще выше. Ее глаза тоже были золотыми, и взгляд подобен прямому холодному взгляду самки леопарда.
Она умела петь, как одна из валькирий Вагнера, и передала Лотару любовь к музыке, наукам и искусству. Передала ему и свою красоту, классические тевтонские черты и густые локоны. Они падали на плечи из-под широкополой шляпы с двойной тульей и развевавшимся пучком страусиных перьев, стильно заткнутым за обвязанный вокруг и свисающий сзади тонкий солнцезащитный шарф. Как и у Кристины, волосы у Лотара были цвета только что выплавленной золотистой бронзы, но брови густые и темные над золотыми глазами леопарда, которые сейчас прощупывали серебристый туман над Бенгуелой.
Красота этой картины волновала Лотара так же, как могла бы взволновать музыка: как скрипки, играющие Моцарта, она вызывала в глубине его души то же чувство мистической меланхолии. Море было зеленым и тихим, даже рябь не портила бархатистого блеска. Низкий и нежный звук океана становился то громче, то затихал, подобно дыханию всех живых существ. Но вдоль линии берега густые заросли темных бурых водорослей гасили движение морской воды, и на ней не появлялись гребешки пены. Кусты водорослей танцевали медленный грациозный менуэт, сгибаясь и волнообразно колеблясь в такт океанскому ритму.
Оба ограничивавших залив мыса были укреплены расщепленной на геометрических форм глыбы скалой, белой от помета морских птиц и котиков, нежившихся там на солнце. Мех котиков блестел в просачивавшемся сквозь туман солнечном свете, а их причудливые крики в безветрии доносились до высокого гребня дюны, где стоял Лотар.
В глубине залива скалы сменялись темно-желтым, напоминавшим по окраске львиную шкуру песчаным берегом, а за первой дюной, как в ловушке, находилась широкая лагуна, обрамленная зарослями
