Вторая проблема возникала уже в Париже. В Париже было полно немцев. Повсюду проверяли документы. Иностранцы сразу же бросались в глаза. Частные машины исчезли. Такси было очень трудно найти. Не хватало бензина. Мужчины, идущие по улицам в сопровождении других мужчин, сразу же привлекали к себе внимание. И тогда проводниками стали женщины. Ламонье придумал очередную увертку – он стал использовать юных девушек. Такая девушка встречала летчиков на Северном вокзале и провожала их до Лионского. Она смеялась и резвилась, держала их за руки, выдавая беглецов за своих старших братьев или кузенов. Она вела себя естественно и обезоруживающе. Она проводила беглецов через посты, словно они превращались в призраков. Ей было тринадцать лет.
У всех были кодовые имена. У нее – Беатрис. У него – Пьер.
Я посмотрел на коробочку, оклеенную синей бумагой. Открыл ее. Внутри лежала медаль «За участие в движении Сопротивления». Красивая красно-бело-синяя ленточка. Сама медаль была золотой. Я перевернул ее и увидел выгравированное имя: «Joséphine Moutier». Моя мать.
– Она никогда тебе не рассказывала? – спросила Саммер.
Я покачал головой:
– Ни слова. Никогда.
Потом я посмотрел на коробку. Но при чем здесь гаррота?
– Позвони Джо. Скажи ему, что мы сейчас придем. И попроси его задержать Ламонье.
Мы вошли в квартиру моей матери через пятнадцать минут. Ламонье был там. Возможно, он и не собирался уходить. Я протянул коробку Джо и предложил ознакомиться с ее содержимым. Он разобрался быстрее, чем я, поскольку начал с медали. Имя на обороте дало ему подсказку. Он пролистал книгу и поднял глаза на Ламонье, когда узнал его на фотографии. Потом быстро прочитал текст. Взглянул на остальные фотографии. Затем на меня.
– Она тебе что-нибудь об этом говорила? – спросил он.
– Никогда. А тебе?
– Никогда, – ответил Джо.
Я посмотрел на Ламонье.
– Зачем нужна была гаррота?
Ламонье не ответил.
– Расскажите нам, – попросил я.
– Ее раскрыли, – сказал он. – Мальчик из ее школы. Ее сверстник. Неприятный мальчик, сын коллаборационистов. Он издевался над ней и мучил ее, обещая донести.
– И что же он сделал?
– Сначала ничего. Все это ужасно нервировало вашу маму. Потом он потребовал, чтобы в обмен на его молчание она совершила кое-что недостойное. Естественно, ваша мать отказалась. Тогда он пригрозил, что донесет. Она сделала вид, что согласилась на его требования. Они договорились встретиться под мостом Инвалидов поздно ночью. Ей пришлось незаметно выскользнуть из дома. Но прежде она прихватила из кухни устройство для резки сыра. Она вставила в него струну из отцовского рояля. Этой струны до сих пор там не хватает. Она встретилась с этим мальчишкой и задушила его.
– Что? – прошептал Джо.
– Она его задушила.
– Но ей было тринадцать лет.
Ламонье кивнул:
– В таком возрасте у мальчиков нет преимущества в физической силе перед девочками.
– Ей было тринадцать лет и она убила человека?
– То были отчаянные времена.
– Но как это произошло? – спросил я.
– Она воспользовалась гарротой. Как и планировала. Этот инструмент прост в обращении. Необходимо лишь хладнокровие и решимость. А потом она при помощи старой струны сырорезки привязала к его поясу груз. И спихнула его в Сену. Он исчез, а ей больше не грозила опасность. Человеческая железная дорога снова могла действовать.
Джо посмотрел на него.
– И вы позволили ей это сделать?
Ламонье пожал плечами.
– Я ничего не знал, – ответил он. – Она только потом рассказала мне обо всем. Наверное, я попытался бы ей запретить. Но я ничего не мог сделать сам. У меня не было ног. Я не мог спуститься под мост и не сумел бы оказать сопротивление мальчишке. У меня имелся человек, который убивал, но он находился в другом месте. Кажется, в Бельгии. Я не мог рисковать и ждать, когда он вернется. Поэтому в конечном счете я не стал бы ей запрещать. То были отчаянные времена, а мы делали очень важную и нужную работу.
– Неужели это произошло на самом деле? – спросил Джо.
– Я в этом уверен, – сказал Ламонье. – Потом рыбы проели ремень мальчишки. Труп всплыл через несколько дней ниже по течению. Мы прожили трудную неделю. Но никто к нам не пришел.
– Как долго она на вас работала? – спросил я.
– Весь тысяча девятьсот сорок третий год, – ответил он. – Она была очень хороша. Но постепенно ее лицо примелькалось. Сначала это даже помогало. Такая юная и невинная. Кто мог ее в чем-то заподозрить? А потом оно начало мешать. Она стала известна среди les boches.[34] Сколько братьев, кузенов и дядей могла иметь одна девочка? И мне пришлось отказаться от ее услуг.
– Это вы ее завербовали?
– Она сама предложила свои услуги. И настаивала до тех пор, пока я не согласился.
– Сколько человек вы спасли?
– Восемьдесят, – ответил Ламонье. – Она была моим лучшим парижским проводником. Поразительная женщина. Даже страшно подумать, каковы были бы для нее последствия в случае провала. В течение целого года она жила под страшной угрозой, но ни разу не отказалась мне помочь.
Мы все помолчали.
– А как вы начали этим заниматься? – наконец спросил я.
– Я был инвалидом войны, – ответил он. – Одним из многих. В плену нас держать было бы слишком хлопотно по медицинским соображениям. Работать мы не могли. Поэтому нас оставили в Париже. Но мне хотелось что-то делать. Сражаться с ними я не мог. И тогда я стал организатором. Для этого не требуется физической силы. И я знал, что экипажи бомбардировщиков ценились на вес золота. Я решил, что буду переправлять их домой.
– Почему наша мать прожила всю жизнь и ни разу об этом не упомянула?
Ламонье вновь пожал плечами. Устало, неуверенно, все еще не в силах понять ушедшие годы.
– Причин много, – сказал он. – В тысяча девятьсот сорок пятом году Франция была страной конфликтов. Некоторые участвовали в Сопротивлении, другие стали коллаборационистами, часть людей оставалась в стороне. Многие хотели начать новую жизнь. А ее преследовал стыд из-за того, что она убила мальчика, так мне кажется. Она не могла об этом забыть. Я говорил ей, что у нее не было выбора. Говорил, что она поступила правильно. Но она предпочла обо всем забыть. Мне пришлось умолять ее принять медаль.
Джо, я и Саммер сидели молча.
– Я хотел, чтобы ее сыновья знали правду, – сказал напоследок Ламонье.
Мы с Саммер вернулись в отель. Нам не хотелось разговаривать. Я чувствовал себя как человек, неожиданно узнавший, что его усыновили. «Вы совсем не тот, за кого я вас принимала». Всю свою жизнь я считал, что мою судьбу определил отец и его карьера морского пехотинца. Теперь я ощутил значимость другой половины генов.
Мой отец не убивал врага, когда ему было тринадцать лет. А моя мать сделала это. Она жила в отчаянные времена и делала то, что было необходимо. И тут мне стало ее ужасно не хватать. В этот момент я понял, что мне всегда будет ее не хватать. Я чувствовал себя опустошенным. Я потерял то, о
