проговорила Лидочка.
– Без обеда кто-то уже остался, – сказал Светлов со вздохом. – Какой смысл быть женатым, если тебя отказываются даже кормить?
– Что значит – даже? – возмутилась Лидочка. – В чем, интересно, тебе еще отказывают?
Она явно была не прочь еще немного поболтать, но, взглянув на Юрия, осеклась.
– Извините, – сказала она, – я, наверное, мешаю, у вас тут дела. Да и у меня еще работы на час, самое меньшее... Я пойду.
– Что вы, Лидочка! – неискренне запротестовал Юрий.
– Вот-вот, иди, – сказал Светлов.
В дверях Лидочка столкнулась с лохматым и седым, тощим, как жердь, человеком, на груди у которого болтался большой фотоаппарат в черном чехле из синтетической ткани. Фотограф был одет в джинсы, клетчатую рубашку с закатанными по локоть рукавами и в безрукавку защитного цвета, сверху донизу усеянную карманами разнообразного размера и назначения.
– Чтоб тебя, Дима, с такими твоими заданиями! – закричал он с порога. Лицо у него было кирпично- красным не то от раннего загара, не то от злости. – Чуть на куски не порвали, насилу ноги унес! Как будто это не разбитая машина, а стратегический оборонный объект. Оборзели эти новые русские! Хозяева жизни, мать их так и не так! Извини, Лида, я тебя не заметил. С такой работой, Дима, мне молоко за вредность положено! Ну их всех в глубокую задницу, этих нуворишей! Уйду я от тебя. В «Комсомолку» уйду, они меня давно сманивают, там спокойнее, хоть и платят поменьше... А, Юрик, привет! Жалко, что тебя со мной не было, ты бы этим придуркам пыль с ушей отряхнул. Помнишь, как бывало?..
Юрий с улыбкой пожал его костлявую ладонь. Светлов тем временем полез в сейф и выставил на стол полбутылки коньяку и стакан. Юрий отметил про себя, что господин главный редактор взрослеет на глазах и понемногу начинает перенимать методы работы с людьми своего предшественника Мирона – те самые методы, которые он раньше так горячо критиковал как абсолютно недопустимые.
– Возраст у меня уже не тот, чтобы лбом орехи щелкать! – продолжал разоряться фотограф. У него были роскошные, слегка тронутые сединой усы с закрученными кверху кончиками, которые сейчас воинственно топорщились. – Тем более для тебя, молокососа. Если я за полвека воровать не научился, что же я теперь – не человек?
– Человек, человек, – спокойно сказал Светлов и подвинул к нему бутылку и стакан. – Получай свое молоко.
Фотограф увидел коньяк, и суровые черты его лица немного смягчились.
– Нас этим не купишь, – проворчал он, беря тем не менее бутылку и наклоняя ее над стаканом. – Тем более в рабочее время. Это он меня нарочно спаивает, – обратился он к Юрию, – чтобы потом было за что уволить.
Светлов ловко подставил под горлышко палец и поднял его кверху, воспрепятствовав фотографу наполнить стакан до краев.
– Сначала снимки, – сказал он, отбирая у фотографа бутылку и пряча ее обратно в сейф.
– Да там смотреть не на что! – возмутился фотограф и, подмигнув Лидочке, ловко опрокинул в себя стакан. – Эх, хорош коньячок! – крякнул он, расправляя указательным пальцем усы. – Хоть чему-то ты у покойного Мирона научился. И то хлеб, как говорится.
– Ничего себе хлеб, двадцать долларов бутылка! – сказал Димочка. – Давай, Сеня, не томи.
– Сеня, давай, Сеня, давай, – проворчал фотограф, расчехляя свой «Никон». – Полвека живу и только это слышу: «Сеня, давай!» Хоть бы кто-то сказал: «На, Сеня!»
Продолжая бормотать, жаловаться и напропалую хвастаться своими творческими достижениями и тем, как его уважают и ценят в «Комсомолке», фотограф Сеня размотал шнур, вставил один его конец в корпус фотоаппарата, а другой подключил к системному блоку компьютера.
– Давай, Дима, – сказал он и язвительно поправился: – В смысле, на.
Светлов фыркнул и включил программу просмотра изображений. На плоском экране монитора возникла знакомая Юрию картина: широкий проем в кирпичном заборе, груда переломанных досок с одной стороны и исковерканная, смятая машина – с другой. Качество изображения было просто потрясающее, как в очень хорошем иллюстрированном журнале.
– Отличное качество, – похвалил Светлов.
– Ну так! – горделиво сказал фотограф Семен. – Техника хороша, одна коробка почти полторы штуки баксов затянула. И потом, надо понимать, у кого она в руках!
Правда, съездил, можно сказать, зря. Нашу публику разбитой машиной не удивишь. Вот разве что... Стой, стой, верни предыдущий!
Светлов послушно щелкнул кнопкой мыши, возвращая на экран предыдущий снимок.
– Может, вот этот сойдет, – сказал фотограф.
– Что это?! – воскликнул Светлов, и в его голосе Юрию послышался неподдельный испуг.
Юрий взглянул на монитор через его плечо и поначалу не заметил ничего экстраординарного. На экране был «Лексус» Кудиева, снятый крупным планом: развороченная передняя часть, спущенное колесо, некрасивая вмятина на заднем крыле, торчащая из разбитого бокового окна расщепленная вдоль доска... Потом он увидел, и у него перехватило дыхание.
– Ё-моё, – сказал он, когда снова смог говорить.
На более или менее уцелевшем борту машины чем-то острым – вероятнее всего, гвоздем, подобранным здесь же, у разнесенных в щепки ворот, – было крупно нацарапано вкривь и вкось: «ДО СЕДЬМОГО КОЛЕНА».
Глава 10
Некоторое время Кастет стоял как громом пораженный, с отвисшей челюстью и потухшими глазами, а потом встрепенулся, обвел присутствовавших при этой немой сцене Косолапого и двоих его охранников неузнающим, бешеным взглядом и неожиданно для всех, рванув перекошенную дверцу, полез в салон машины. Открытая дверь рассекла надпись пополам; «... ГО КОЛЕНА», – читалось теперь на задней дверце. Буквы были процарапаны с большой силой чем-то острым, из-под содранной серебристой краски и белого грунта тускло поблескивал металл.
– Твою, суку, мать, – невнятно матерился Кастет, шуруя в салоне. – Я тебе покажу шутки шутить, падло! Блин, куда ж он подевался? Ага!
Наклонившись, он подобрал с пола пистолет, который от удара вывалился из тайника под приборной панелью, где был закреплен с помощью магнита, и, пятясь, вылез из машины. Уродливый, весь какой-то квадратный, вороненый «глок» блеснул у него в руке. Кастет с лязгом передернул затвор и навел ствол на бензобак своего безнадежно загубленного «Лексуса».
– Ты у меня пошутишь, гнида! – прорычал он. – Выходи, сука, я тебя валить буду!
Косолапый рывком пригнул его руку к земле, обхватил Кастета поперек туловища и прижал к себе раньше, чем тот успел выстрелить хотя бы раз.
– Тихо! – крикнул он прямо в ненормально расширенные, побелевшие глаза. – Тихо, истеричка! Что ты хочешь здесь устроить? Да сюда после первого выстрела менты со всей округи слетятся, как мухи на дерьмо! Ты мне и так весь двор испоганил, мне здесь еще горелых тачек не хватало! Уймись, дурак, у меня ребенок дома!
Вышедшие из ступора охранники забрали у него Кастета. Тот еще отбивался и кричал, что всем покажет, но уже вяло, без энтузиазма – явно просто так, для вида, чтобы не терять лицо. Он уже понял, что криком делу не поможешь, и через минуту его отпустили.
– Все, все, – проворчал он, расправляя помятую одежду. – Чего хватаете, бараны? Баб своих хватайте, а я как-нибудь сам обойдусь...
Он поставил пистолет на предохранитель и сунул его сзади за пояс брюк, прикрыв сверху мятым пиджаком.
– Ну что, Косолапый, – сказал он, – что ты теперь мне скажешь? Вернее, не ты, а твои вертухаи.
