Успеешь?
– Постараюсь, – сказал Юрий, невесело улыбнувшись этой наивной попытке господина главного редактора обмануть тех, кто, быть может, подслушивал их разговор. – Только это смотря куда.
– Туда, где Мирон писал репортаж про одноклассников.
– Заметано, – сказал Юрий с невольной улыбкой.
Мирон, основатель и первый редактор «Московского полудня», при жизни был человеком легендарным и ухитрился остаться таковым даже после смерти. Легенды, ходившие о нем, были в большинстве своем довольно курьезными и начинались, как правило, одними и теми же словами: «Как-то заходит Мирон в один шалман...» «Шалман» был любимым словом Мирона; так он называл все без исключения заведения общественного питания, начиная от станционного буфета и кончая самым дорогим рестораном. В голове у него хранилась постоянно обновляемая подробнейшая карта московских шалманов, и, когда в редакцию однажды явился некий респектабельный гражданин с профессорской бородкой и принялся слезно просить представителей прессы надлежащим образом осветить празднование двадцатипятилетия окончания им и его одноклассниками любимой средней школы номер такой-то, каковое празднование имело состояться в некоем вновь открытом ресторане, Мирон не стал отправлять его в комнату корреспондентов, а взял эту трудную и почетную миссию на себя, тем более что гражданин в бородке, впоследствии действительно оказавшийся профессором МГУ, твердо пообещал напоить командированного в его распоряжение журналиста до полной неподвижности. Бедняга просто не знал, что дает невыполнимое обещание: напоить Мирона до полной неподвижности не удавалось никому и никогда. Напротив, заложив за галстук лишнюю рюмку, Мирон делался чрезвычайно активен, чтобы не сказать буен. Так вышло и в тот раз; наскучив пить в одиночку, слушая слезливые воспоминания бывших одноклассников о проказах золотого отрочества, Мирон встал и произнес тост, суть которого сводилась в общих чертах к тому, что все это – хрень собачья и что участникам этой тоскливой попойки лучше всего было бы всем классом угодить под трамвай задолго до выпускного бала.
Подробностей дальнейших событий никто так и не узнал. Мирон о них умалчивал, и Юрий подозревал, что молчит он не столько из скромности, сколько вследствие полной и беспросветной алкогольной амнезии. Известно было только, что господина главного редактора после: того вечера упекли на пятнадцать суток и после этого он еще месяц ходил трезвый, злой и без гроша в кармане, а ресторан на следующий день закрылся на ремонт, который продолжался почти целую неделю. Видевший Мирона в деле Юрий предполагал, что одноклассники надолго запомнили ту встречу с юностью и вряд ли кто-нибудь из них еще хотя бы раз в жизни отважился переступить порог какой-либо редакции.
Как бы то ни было, место встречи со Светловым теперь было обозначено вполне четко. Юрий коротко попрощался и со словами благодарности вернул телефон его владельцу. Тот взял трубку, несколько раз задумчиво подбросил ее на ладони и сказал:
– Слышь, брат... Ты извини, я тут краем уха слышал твои терки... Без обид, понял? Я чего сказать-то хотел? Если ты в бегах, так тебе в метро лучше не соваться. Твой фоторобот, наверное, уже у каждого мусора имеется. Так что я типа того, могу подбросить, если не сильно далеко.
– Охота тебе мотаться? – сказал Юрий, тщательно скрывая удивление.
– Ну, братан, я ж вижу, что ты нормальный пацан. А нормальные пацаны друг другу помогать должны. А если завтра ты будешь по Садовому на «мерине» ехать, а меня на обочине толпа лохов будет ногами пинать – ты что же, не остановишься?
«Это смотря за что пинать будут», – хотел сказать Юрий, но вовремя сообразил, что в его положении язык лучше попридержать.
– Твоя правда, – сказал он. – Друг другу помогать надо, а то кругом вообще никакого порядка не останется.
– Во! – обрадовался найденному взаимопониманию качок. – Сечешь момент! Айда, мой «черкан» тут, рядышком, за углом отдыхает. Кстати, я – Володя. Если вдруг какие-то проблемы с местной братвой, так и говори: я, дескать, Володю Анальгина знаю.
– Спасибо, – сказал Юрий и представился: – Юра.
Через две минуты он уже устраивался на переднем сиденье темно-зеленого «Гранд-Чероки», у которого диски колес, защитные дуги и даже подножки были не хромированными, как обычно, а вызывающе золочеными, а спустя еще тридцать пять минут Володя Анальгин высадил его напротив названного Светловым ресторана. Юрий пожал протянутую бандитом руку, захлопнул дверцу, и зеленый «черкан» укатил, поблескивая фальшивой позолотой.
Стоя на тротуаре, Юрий проверил, не потерялась ли бумажка с телефоном Анальгина, и огляделся в поисках светловского «Опеля». Того нигде не было видно. Потом послышался короткий автомобильный гудок; Юрий завертел головой и наконец увидел, что из приоткрытого окна запыленного трехдверного «гольфа» ему машет господин главный редактор. Юрий перешел улицу, дверь «Фольксвагена» открылась ему навстречу; он наклонился, заглянул в салон и застыл в неудобной позе, с разинутым от изумления ртом, увидев, что за рулем сидит Марина Медведева.
Дмитрий остановил машину на обочине ухабистой грунтовой дороги и выключил зажигание. Двигатель пожилого «Опеля» заглох, испустив напоследок странный звук, напоминавший глубокий вздох облегчения. Фары погасли, машину со всех сторон обступила теплая, бархатистая темнота. Небо разом посветлело, сделавшись из черного темно-синим, и на нем проступили мерцающие россыпи звезд. В приоткрытые окна, перебивая запахи табака и бензина, сочился густой, сладковатый аромат цветущей сирени. В траве самозабвенно стрекотали сверчки; в машину, беспорядочно трепеща крыльями, влетела серенькая ночная бабочка и стала биться о ветровое стекло. Глядя на нее, Юрий на ощупь отыскал пепельницу, раздавил там окурок и, вынув из кармана милицейский пистолет, передернул ствол. Маслянистый металлический щелчок затвора разрушил очарование теплой летней ночи; она
действительно была нежна, эта погожая ночка, но ее бархатистая мягкость предназначалась не им.
– Может, выкурим еще по одной? – негромко предложил Светлов.
– Не вижу в этом смысла, – ответил Юрий, которому тоже никуда не хотелось идти. Увы, идти было надо. – Курить – здоровью вредить, да и время тянуть ни к чему. Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь. Это как визит к стоматологу – страшно только до тех пор, пока тебя не начали сверлить.
– Да ты просто кладезь премудрости, – с нервным смешком сказал Светлов. – Что ни фраза, то афоризм. Может быть, все-таки передумаешь? Одна голова хорошо, а две лучше.
– Только в том случае, когда речь не идет о простреленных головах.
– Тьфу на тебя! – огорчился Дмитрий. – Разве можно так шутить?
– А кто шутит? – удивился Юрий. – Ты подумал, что я скажу Лидочке, если тебя продырявят?
– А что я ей скажу, если продырявят тебя?
– Меня не продырявят, особенно если у меня под ногами не будут путаться главные редакторы со своими блокнотами и двумя левыми ногами, – отрезал Филатов. – Ты извини, Дима, но мне сейчас недосуг с тобой нянчиться. Это как раз тот случай, когда музам лучше помолчать.
– Сволочь ты, Юра, – обиделся Светлов. – Эгоист. Только о себе думаешь.
– Ага, – сказал Юрий. – И, что характерно, ты с этим ничего не можешь поделать.
– Тьфу, – повторил Светлов. – Послушай, а может...
Он замолчал, не закончив фразу, потому что Филатов его не слушал – он уже был снаружи, превратившись просто в темный силуэт на фоне ночного неба. Затем Юрий сделал один бесшумный шаг в сторону и исчез, растворившись в темноте. Дмитрий еще немного посидел неподвижно, до рези в глазах вглядываясь в ночной мрак, но не заметил в ночи никакого движения. Где-то в отдалении коротко прошуршали кусты, но был это Филатов или какая-нибудь бродячая кошка, Дмитрий так и не понял.
Тогда он закурил и стал ждать. Это оказалось нелегко, нервы были натянуты как струны, рукам не лежалось на месте – они беспокойно шарили вокруг, хватаясь то за мобильный телефон, то за ключ зажигания, то за ручку домкрата, который Филатов заставил его положить под сиденье и велел «в случае чего отбиваться этой штукой». Дмитрий полагал, что насчет домкрата его приятель просто пошутил – у него было довольно своеобразное чувство юмора, и доброй половины его шуток Дмитрий не понимал. Одно он знал наверняка: если бы действительно существовала малейшая возможность того, что ему придется от
