– Я всегда волнуюсь, когда еду домой, – ответил Аркадий. Ирина помахала ему от дверей. Там же стояли Стас и Петер Шиллер, разглядывая друг друга, как представители разных биологических видов.
Петер вцепился в Аркадия и оттащил в сторону.
– Очень прошу, не оставляйте меня с этой штукой.
– Я верю вам.
– Мое короткое знакомство с вами подсказывает, что за вами по пятам следует беда. Что мне с ней делать?
– Пристройте куда-нибудь, где можно поддерживать постоянную температуру. Будьте анонимным дарителем. Только не отдавайте своему деду. Знаете, рассказ о Малевиче не выдумка. Он действительно привез свои картины в Берлин, чтобы сохранить их. Поступайте, как он.
– Мне кажется, что ошибка Малевича была в том, что он вернулся. Что, если Рита позвонит в Москву и скажет о картине? Ведь, если Альбов и Губенко узнают, что вы прилетаете, они будут вас ждать.
– Надеюсь. Мне их ни за что не найти, так что им придется отыскать меня.
– Может быть, мне поехать с вами?
– Петер, вы слишком добры. Вы их отпугнете.
Петер неохотно уступил.
– В жизни встречаются не только быстроходные автомобили и автоматическое оружие, – сказал Аркадий. – Наконец нашлось дело, достойное вас.
– Они убьют вас в аэропорту или по пути в город. Революции – время для сведения счетов. Что значит еще один труп? Здесь я, по крайней мере, могу посадить вас в тюрьму.
– Это звучит заманчиво.
– Сможем уберечь вас и добиться выдачи Альбова и Губенко.
– Никому еще не удавалось добиться выдачи кого бы то ни было из Советского Союза. Потом, кто знает, какое правительство будет там завтра. Макс может оказаться министром финансов, а Боря Губенко еще каким-нибудь значительным лицом. Кроме того, если начнется более или менее настоящее расследование гибели Али и его приятелей, то, думаю, вы не огорчитесь, если я буду находиться подальше.
Мягкий звук гонга означал последнее приглашение на посадку.
– Каждый раз, как появляются русские, Германия катится в тартарары.
– И наоборот, – сказал Аркадий.
– Запомните, в Мюнхене вас в любое время ждет камера.
– Danke.
– Будьте осторожны.
Аркадий присоединился к Стасу и Ирине, а Петер стал внимательно изучать идущих на посадку пассажиров. Спускаясь на летное поле, Аркадий видел над толпой голову Петера – тот все еще выполнял функции арьергарда. Бросив прощальный взгляд, Петер покрепче прижал платок к глазам и пошел прочь.
Парусиновая сумка поместилась на верхней полке. Аркадий сел у прохода, Стас у окна, Ирина между ними. Когда они взлетели, лицо Стаса приняло еще более скептическое выражение, чем обычно. Ирина держалась за локоть Аркадия. Она выглядела измученной, озабоченной, но не расстроенной. Аркадию подумалось, что все трое они напоминают беженцев, которые до того запутались, что совершенно перестали понимать, зачем и куда они едут.
Большинство пассажиров, по всей видимости, составляли журналисты и фотокорреспонденты, обремененные ручной кладью. Никто не хотел два часа стоять в очереди за багажом, когда за окном была революция.
Стас рассказывал:
– Комитет по чрезвычайному положению начал с того, что объявил о болезни Горбачева. Три часа спустя один из зачинщиков свалился с высоким давлением. Странный переворот.
– У тебя нет визы. Почему ты думаешь, что тебя выпустят из самолета? – спросил Аркадий.
– Ты думаешь, – ответил Стас, – у всех репортеров здесь имеются нужные визы? У нас с Ириной американские паспорта. Посмотрим, когда прилетим. Это важнейший материал за всю нашу жизнь. Как можно такое упустить?
– Путч путчем, а ты в списке государственных преступников. Она тоже. Вас могут арестовать.
– Ты же летишь, – заметил Стас.
– Я русский.
Хотя Ирина говорила негромко, ее тон не терпел возражений.
– Мы хотим туда.
Внизу расстилалась Германия. Там, где они пролетали в данный момент, под крылом самолета проплывали не похожие на стеганые одеяла фермы Запада, а более узкие, извилистые дороги и более невзрачные поля, чем-то напоминающие поля и дороги подальше к востоку.
Ирина положила голову Аркадию на плечо. Прикосновение ее волос к щеке поглотило все его существо. Он как бы пытался сейчас прожить ту, другую жизнь, которую он упустил. Ему совсем не хотелось спускаться на землю. А рядом без конца, возбужденно, словно приглушенное радио, говорил Стас.
