– Все равно что ехать по шоссе в инвалидной коляске, – ответил Аркадий.
– Это скорее средство вложения капитала, чем автомобиль, – сказал Томми. – «Траби» – часть истории. Если не считать, что он тихоходный, опасный и загрязняет воздух, это, возможно, самый эффективный образец современной мировой техники. Он дает пятьдесят миль в час и может ехать на метане или дегте, а возможно, и на средстве для ращения волос.
– Это уже ближе к русскому.
И действительно: по сравнению с «Трабантом» «Жигули» Аркадия казались роскошной машиной. Даже польский «Фиат» и тот был лучше.
– Через десять лет за ним будут гоняться коллекционеры, – пообещал Томми.
Они выехали за город: темная равнина с цепочками огней, обозначавшими шоссейные магистрали. Аркадий повернулся посмотреть, не следует ли кто сзади, и сиденье под ним затрещало.
– Все немецко-русские отношения – абсолютно немыслимая вещь, – начал Томми. – Исторически немцы всегда двигались на восток, а русские всегда на запад. Добавьте к этому расистские законы нацистов, объявлявших всех славян «недочеловеками», пригодными лишь для того, чтобы быть рабами. С одной стороны Гитлер, с другой – Сталин. Вот вам и война.
На лице вновь появилась уверенная, дружелюбная улыбка. «Одинокий человек, – подумал Аркадий. – Кто другой поздно ночью отправился бы с русским следователем?» По полосе обгона их нагнала автоцистерна и, засасывая воздух, с ревом промчалась мимо. «Траби» отчаянно затрясло, а Томми засиял от удовольствия.
– Я близко познакомился с Максом еще до того, как перешел в «красные архивы». Тогда я руководил секцией обзора программ. Я не составлял программы: у меня были сотрудники, которые их готовили. Радио «Свобода» работало строго в соответствии с указаниями. Самые ярые антикоммунисты у нас – это, например, монархисты. Считается, что мы, и это само собой разумеется, проводники демократии, но порой в наши передачи вкрадывается антисемитизм, порой – чуточку сионизма. Для равновесия. Мы также переводим программы, чтобы президент знал, что идет в эфир. Так или иначе, но мне жилось легче, когда Макс был руководителем русского отдела. Он понимал американцев.
– Почему, на ваш взгляд, он вернулся в Москву?
– Не знаю. Мы все были просто поражены. Ясно, что, прежде чем вернуться, он должен был связаться с Советами. И те сполна использовали его появление в Москве. Однако никто не пострадал. Если бы такое случилось, вряд ли ему оказали бы на вечеринке такой прием.
– А как относятся к нему американцы на радио?
– Начну с того, что директор Гилмартин был очень огорчен Макс всегда ходил у него в любимчиках. Представить, что КГБ проник в «Свободу», было бы страшным ударом. У меня на вечеринке вы познакомились с Майклом Хили. Он заместитель директора. Он разобрал станцию по косточкам в поисках «кротов» – вражеских агентов. Теперь вроде ясно, что Макс вернулся просто делать деньги. Как капиталист. За это его не упрекнешь.
– Майкл говорил с Бенцем о Максе?
– Не думаю, чтобы Майкл знал о Бенце. Никто не хочет, чтобы Майкл вмешивался в их личную жизнь. Во всяком случае, все прошло спокойно. Макс появился здесь вновь во всем великолепии, – для большего впечатления Томми добавил: – Он даже побывал на Си-эн-эн.
Аркадий еще раз оглянулся назад. Кроме затянутого светлой дымкой города, сзади ничего не было.
Впереди дорога раздваивалась: одна ветка шла на север, к Нюрнбергу, другая – на юг, к Зальцбургу. Томми свернул направо, и, как только они миновали поворот и туннель, Аркадий увидел во тьме нечто вроде розового острова. Он не знал, чего ожидать впереди: то ли кремлевских стен, то ли возвышающихся над автострадой призрачных куполов собора Василия Блаженного. Но чего бы он ни ожидал, он увидел белое оштукатуренное здание, обрамленное красным неоновым светом. Рядом с вывеской «Красная площадь» светился красный квадрат, льющий в небо кровавый свет, а под квадратом более скромным курсивом было написано. «Секс-клуб». Вылезая из «Трабанта», Аркадий подумал, что реальность причудливее любых ожиданий.
Помещение клуба было в такой степени залито красным светом, что трудно было остановить взгляд на чем-нибудь одном. Однако Аркадий все же обратил внимание на женщин в поясах с подвязками, черных чулках, легко сбрасываемых бюстгальтерах и корсетах. Название заведения подчеркивалось медными самоварами на столах и светящимися звездами на стенах.
– Ну и как? – спросил Томми, снова заправляя рубаху в штаны.
– Как в последние дни царствования Екатерины Великой, – ответил Аркадий.
Интересно, до чего запуганно чувствуют себя мужчины в обители проституции. У них деньги, возможность выбора, возможность вообще уйти… А «жрицы любви» – они что? Они их служанки, рабыня, подстилки. Однако превосходство, по крайней мере, до постели, было за слабой стороной. Девушки в нижнем белье, словно кошки, удобно устроились в «креслах любви», вмещающих двоих, бросая на мужчин зазывные взгляды, а те держались так, словно их уже раздели донага. У подковообразного бара стояли американские солдаты. Когда подходила какая-нибудь проститутка, они, робея, заводили игру в обольщение. На ее же лице оставалось выражение вялости и скуки – того и гляди уснет. Аркадия крайне удивило, что девушки были русские. Это было видно по их привычке переговариваться и перешептываться между собой, по бледности кожи, расположению глаз. Он увидел одну в розовых шелках, по-крестьянски широкоплечую – ни дать ни взять прикатила на Запад в одном исподнем из своей деревни. Она болтала со своей более стройной подружкой с огромными армянскими глазами, щеголявшей в черных колготках. Глядя на них, Аркадий не переставал удивляться: чем приезжие русские проститутки отличаются от местных, немецких? Объятиями, покорностью, способностью утешить? Они показывали на него пальцем. Узнали, что он тоже русский. Аркадий подумал, хочется ли ему заняться любовью или, по крайней мере, ее подобием? Или же он стал холоден, как сгоревшая спичка?
Он вернулся к разговору с Томми.
– Вы говорили, что Макс Альбов вернулся в Мюнхен во всем великолепии.
Томми добавил:
– Во всяком случае, мне кажется, что мы теперь уважаем Макса еще больше. Держу пари, у него будет миллион.
