испанский персонал имеет к ним доступ для переналадки». Ты видел?..
– Двадцать мешочков, – сказал Аркадий.
Яак подсчитал.
– В каждом мешочке пятьсот жетонов, в двадцати мешочках две с половиной тысячи долларов. Итак, тысяча долларов идет государству, а полторы тысячи в день – Руди. Не знаю, как он это устроил, но, судя по мешочкам, он одолел счетчики.
Аркадия интересовало, что это за «ТрансКом». Руди не мог действовать в одиночку. Для такого рода операций по импорту и аренде требовалась поддержка партии, партнером должно было быть какое-нибудь официальное учреждение.
Яак поглядел на Юлию.
– Выходи снова за меня замуж.
– Я собираюсь замуж за шведа на руководящей должности. Некоторые подруги уже вышли, живут в Стокгольме. Конечно, не Париж, но шведы ценят тех, кто знает счет деньгам и умеет принимать гостей. Мне уже делали предложение.
– А еще говорят об утечке мозгов, – бросил Яак.
– Один подарил мне машину, – сказала Юлия.
– Машину? – с большим уважением переспросил Яак.
– «Вольво».
– Как и следовало ожидать, твоя драгоценная задница не может касаться ничего, кроме заграничной кожи, – Яак заговорил умоляющим тоном. – Слушай, помоги мне. Не за машину и не за рубиновые кольца, а просто за то, что я не отправил тебя домой, когда мы в первый раз взяли тебя на улице, – он пояснил Аркадию: – Когда я увидел ее впервые, на ней были резиновые сапоги и «матрац». Теперь ей не нравится Стокгольм, а сама ведь приехала из Сибири, где, чтобы высраться, пользуются антифризом.
– Кстати, вспомнила, – ничуть не смущаясь, заметила Юлия, – для выездной визы может понадобиться твое заявление, что ты не имеешь ко мне претензий.
– Мы разведены. У нас отношения, основанные на взаимном уважении. Не дашь на время свою машину?
– Приезжай ко мне в гости в Швецию, – Юлия нашла в журнале страницу, которую не жалко было испортить. Круглым почерком написала три адреса, перегнула страницу и оторвала по складке. – Невелика услуга. Что касается меня, то если я кого не хотела бы встретить, так это Кима. Вы и вправду не хотите, чтобы я вас угостила?
Аркадий сказал:
– Я возьму на дорожку еще кусочек сахарку.
– Будь осторожнее, – повторила Юлия Яаку. – Ким бешеный. Хоть бы ты его не нашел!
Уходя, Аркадий снова увидел свое отражение в зеркале. Мрачнее, чем думал. С таким лицом не встречают солнышко по утрам. Как там у Маяковского о паспорте? «Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза». Теперь всякому нужен паспорт, чтобы уехать, а правительство, на которое все махнули рукой, скатилось до злых споров, вылившихся в нечто, подобное бардаку, в котором лет двадцать не видели клиента.
Как разобраться вот в этом магазине, в этой стране, в этой жизни? Вилка с тремя зубцами вместо четырех – две копейки. Рыболовный крючок – двадцать копеек. Старый, но рыба не догадается. Расческа, похожая на жиденькие усы, уценена с четырех до двух копеек.
Итак, это магазин уцененных товаров. Но в другом, более цивилизованном мире – разве это не никому не нужный хлам? Не проще ли все это выбросить?
Назначение некоторых предметов попросту невозможно определить. Вот, например, деревянный детский самокат с грубыми деревянными колесами, но без планки, за которую можно было бы держаться; пластмассовая бирка с вытисненным номером 97. Сколько шансов найти человека, у которого девяносто семь комнат, девяносто семь замков, девяносто семь чего-то еще и не хватает только номерка 97?
Возможно, это была сама идея приобретения, идея рынка, так как это был кооперативный магазин, а людям хотелось купить… хотя бы что-нибудь.
На третьем прилавке – кусок мыла, вырезанный из большего куска, которым уже пользовались, – двадцать копеек. Ржавый нож для масла – пять копеек. Перегоревшая лампочка – три рубля. Зачем, спрашивается, когда новая стоит сорок копеек? Оказывается, поскольку в магазинах нет новых лампочек, вы берете эту, перегоревшую, с собой на работу, ввинчиваете ее вместо неперегоревшей в настольную лампу на своем рабочем столе, а исправную берете домой, чтобы не жить в темноте.
Аркадий выскользнул через черный ход и пошел по грязи по второму адресу – в молочный магазин, держа сигарету в левой руке, что означало, что Кима в кооперативном магазине нет. Неподалеку в машине сидел Яак, делая вид, что читает газету.
В молочном магазине не было ни молока, ни сливок, ни масла, хотя холодильники были забиты до отказа… коробками с сахаром. За пустыми прилавками с выражением смертельной скуки стояли женщины в белых халатах и колпаках. Аркадий поднял одну из коробок. Пустая.
– Взбитые сливки есть? – спросил Аркадий продавщицу.
– Нет, – кажется, испугалась.
– А сладкие сырки?
– Конечно, нет. Ты что, с ума сошел?
– Ага. Приятно вспомнить, – ответил Аркадий. Он взмахнул своей красной книжечкой, зашел за прилавок и, распахнув дверь, направился в глубь магазина. Во дворе стоял грузовик, из которого выгружали молоко… в другой грузовик, без номерных знаков. Из холодильной камеры вышла заведующая. Прежде чем она
