Первый не слишком резкий снимок изображал внутренность куба. Пол его усеивали куски льда, но больше в нем не было ничего, кроме обогревателя на задней стенке и большой дыры между балками. Маршалл взял вторую фотографию, на которой виднелась дыра крупным планом.
— И? — спросил Салли.
— Говорят, что вор, скорее всего, заполз под хранилище. — Фарадей снял очки и начал протирать их краем рубашки. — И вырезал в его полу дыру с помощью обыкновенной ножовки.
— Да, мы все это слышали. Ну и что?
— Видел снимок дыры? Поищи там следы пропилов.
— Что? — переспросил Салли.
— Следы пропилов. От зубьев пилы. Если кто-то пытался проникнуть в хранилище из-под пола, следы должны вести снизу вверх. Но когда я изучил края дыры, оказалось, что доски ломали в другом направлении. Сверху вниз.
— Дай посмотреть. — Салли вырвал снимки из рук Маршалла и внимательно их проглядел. — Ничего не вижу.
— Можно мне?
Маршалл снова взял фотографии и посмотрел на дыру. Хотя выкрашенные серебристой краской доски бликовали от яркого освещения, ему сразу же стало понятно, что Фарадей прав. Щепки проломов явно торчали не вверх, а вниз.
— Кто бы это ни был, он вломился не снизу, — сказал Маршалл. — Дыру проделали изнутри.
Салли раздраженно махнул рукой.
— Похоже, Вольф так нагнал на вас страху, что вам уже начинает мерещиться невесть что.
— Нет. Вывод тут может быть только один. — Маршалл взглянул на Фарадея. — Знаешь, что это означает?
Фарадей кивнул.
— Это означает, что тот, кто похитил кота, знал комбинацию цифр, открывающую хранилище.
18
До сих пор Маршаллу не доводилось бывать в просторных апартаментах Конти дальше порога. Но когда режиссер жестом пригласил его войти, он тотчас же понял, почему медиагений занял не только командирские помещения, но и прихватил еще несколько комнат, ибо последние были превращены в роскошный салон. Кожаные диваны, бархатные сиденья и плюшевые кушетки располагались на дорогих персидских коврах. Занавес и постмодернистские картины в скромных рамах очень эффектно скрывали убожество тусклых металлических стен. В глаза бросался огромный стодюймовый жидкокристаллический экран, нижняя часть которого скрывалась за рядами стоявших перед ним кресел. Очевидно, в той части покоев размещался личный кинотеатр знаменитости для просмотра всевозможных фильмов, включая — в чем Маршалл не сомневался — величайшие творения самого Эмилио Конти.
Режиссер был вежлив, даже весел, и лишь синяки под глазами говорили о том, что он не спал больше суток.
— Доброе утро, доктор Маршалл, — улыбнулся он. — Доброе утро. Входите, входите. Ровно семь тридцать — превосходно, ценю пунктуальность. — Щелкнул пульт, и черно-белое, слегка зернистое изображение на экране погасло. — Садитесь, прошу.
Конти пересек помещение. Дверь в смежную комнату была приоткрыта, там виднелся небольшой стол в окружении удобных кресел и монтажный старенький аппарат, с катушек которого свисали обрывки пленки. Маршалл удивленно уставился на него, пытаясь понять, является ли этот анахронизм частью рабочего оборудования или же экспонатом личной коллекции режиссера.
Конти сел перед экраном и жестом предложил Маршаллу сделать то же.
— Как вам мой маленький просмотровый зал? — все так же улыбаясь, спросил он.
— Я видел, как сюда доставляли эту штуковину, — сказал Маршалл, кивнув на экран. — И думал, что это какое-то важное оборудование для съемок.
— Оно действительно очень важное, — ответил Конти. — Не только для съемок, но и для поддержания моего душевного равновесия. — Он махнул рукой в сторону стоявших справа и слева от экрана шкафов, заполненных DVD-дисками. — Видите? Это мое справочное бюро. В нем собраны величайшие из всех когда-либо созданных лент — самые прекрасные, самые новаторские, больше всего заставляющие нас думать. «Броненосец „Потемкин“», «Нетерпимость», «Расёмон», «Двойная страховка», «Приключение», «Седьмая печать»[7] — все они тут. Я никуда не езжу без них. Однако они не только служат мне утешением, доктор Маршалл, — они мой оракул, мой дельфийский храм. Некоторые обращаются за помощью к Библии, другие — к И Цзин. У меня же есть любимые фильмы, и они никогда меня не подводят. Вот, например.
Щелкнув пультом, Конти запустил фильм с начала. На экране появилось озабоченное лицо Виктора Мэтьюра.[8]
— «Поцелуй смерти». Помните?
Маршалл покачал головой. Конти приглушил звук до шепота.
— Забытый шедевр тысяча девятьсот сорок седьмого года. Выдающийся фильм Генри Хатауэя — вам наверняка знакомы его работы. «Дом на Девяносто второй улице», «Улица Мадлен, тринадцать». Герой этого фильма, Ник Бьянко, — Конти показал на Мэтьюра, гигантское лицо которого теперь смотрело на них из-за тюремной решетки, — попадает в тюрьму Синг-Синг за мелкое преступление. Там его обманывает занимающийся темными делишками адвокат. Чтобы добиться освобождения под залог, он заключает сделку с окружным прокурором, согласившись донести на убийцу-психопата по имени Томми Удо.
— Звучит интригующе.
— Это еще мягко сказано. Фильм не только великолепен — он к тому же подсказывает мне решение моей проблемы.
Маршалл нахмурился.
— Не вполне вас понимаю.
— Когда пропал кот, я был близок к панике. Я вдруг решил, что это крах моего нынешнего проекта, возможно, даже моей карьеры. Можете себе представить, что я перечувствовал. Фильм должен был стать настоящим шедевром, который поставил бы меня на один уровень с Эйзенштейном.
«Документальный фильм для телевидения?» — подумал Маршалл, но счел за лучшее промолчать.
— Полночи я расхаживал туда-сюда, размышляя, что же мне делать. А потом я обратился к ним, — он махнул в сторону шкафов, — и, как всегда, получил ответ, в котором нуждался. — Конти снова кивнул на экран. — Видите ли, «Поцелуй смерти» относится к жанру черной документалистики, гибрида потрясающих в своей реальности кадров и съемок в стиле нуар. Весьма интересная концепция. Весьма революционная.
Он повернулся к Маршаллу, и контуры его лица четко вырисовались на фоне светящегося экрана.
— Вчера, по горячим следам, я счел, что это кража. Теперь, когда у меня появилось время подумать, я изменил свое мнение. Я убежден, что это саботаж.
— Саботаж?
Конти кивнул.
— Сколь бы ни был ценен этот кот, его никому бы не удалось вывезти с базы. — Он принялся загибать пальцы. — Похитителям — а их должно быть как минимум двое, ибо туша чересчур тяжела для одного человека — непременно потребовался бы транспорт. А этого тут не скрыть. Даже если бы кто-то попытался убыть раньше срока, мы бы тоже об этом узнали.
— Как насчет Каррадайна, водителя? У него не только имеется под рукой транспорт, но он и заявился сюда одним из последних.
— Его машину тщательно обыскали и проверили, где он тут шастал. Как я уже сказал, похитить
